Вячеслав Пальман - Красное и зеленое Страница 30

Ильин молчал, слушая дифирамбы, которые не могли обмануть даже школьника. И ждал. Посетитель продолжал говорить:

— А у нас, в нашей бедной Германии, не понимают великих людей. На Гиммлера молимся, а фон Вернер и Мессершмитт живут на подозрении. Фон Мольтке пели псалмы, а Либих и Кирхгоф всю жизнь скитались по чужим квартирам… Такова история. И даже теперь, в преддверии катастрофы, не все отдают себе в этом отчет…

Ильин не выдержал. Он резко прервал говорившего:

— Довольно экскурсов в историю. Давайте ближе к делу. Что вам угодно?

Почтенный господин улыбнулся:

— Вы — деловой человек, герр Ильин, и, как я вижу, цените время даже здесь. Но согласитесь, о важном как-то неудобно говорить без соответствующей подготовки.

— Считайте, что вы ее провели.

— Отлично. Тогда приступим к делу. Оно заключается вот в чем. Вы — гениальный ученый, сделавший великое открытие. Об этом открытии пока что мало кто знает. И чем меньше будут знать, тем лучше. Ваше открытие заинтересовало одну фирму, или, иначе говоря, группу очень влиятельных людей. Они хотят предложить вам выгодную сделку. Вы поступаете к нам на работу и полностью отдаете себя и свое открытие в распоряжение фирмы, о чем будет составлен юридический документ. Мы, со своей стороны, даруем вам жизнь. Вот тут со мной злосчастное дело гестапо о побеге и об убийстве Райнкопфа. И смертный приговор. Фирма через своих могущественных покровителей договорилась с гестапо. Если вы согласитесь, мы вывезем вас отсюда и вы начнете новую жизнь. Вот, собственно, в чем заключается мое предложение.

Аркадий Павлович слушал спокойно. Ну конечно, старая история. Ему предлагают свободу. Но за нее он должен отдать свое открытие. Кому? Ведь гитлеризму конец. Кто и что заставят его делать? Медленно, продолжая все еще размышлять, он заговорил:

— Как вы изволили проницательно заметить, я принадлежу к русскому, советскому народу. Вряд ли вы поймете, что это такое, но я считаю своим долгом объяснить вам, что мое сердце и моя голова принадлежат моей стране. Сам я не волен распоряжаться своим открытием. Оно является собственностью Советской России, всех моих соотечественников, которые сейчас добивают Гитлера. А вы предлагаете мне продать себя и мое открытие! И кому! Какой-то таинственной фирме! Что она будет делать с моим препаратом? Может быть, это организация филантропов, которые задались целью кормить всех безработных мира или давать бесплатные обеды обездоленным людям Европы?..

Господин смотрел на Ильина тем взглядом, каким смотрят на своих неразумных детей отцы: снисходительно и грустно. Вздохнув, он сказал:

— Мне поручено сообщить вам условия деловой сделки. И только. Я не собираюсь ни спорить, ни развивать прекраснодушные теории. Тюремная обстановка не располагает к такого рода разговорам. Фирма предлагает вам жизнь и берет вас на службу. Вы должны ответить — согласны или нет. Если согласны, я сейчас же вывожу вас из тюрьмы. Нет — вы остаетесь здесь, и у вас будет только один путь — к виселице.

Аркадий Павлович не спускал с посетителя глаз. Опять задумано какое-то тайное дело. Ильину предлагают участвовать в нем.

Он спросил:

— Мою невесту убили?

Посетитель что-то промычал, отвел глаза:

— Кажется, нет.

— А точнее?

— Бегичева пока еще жива.

Сердце Ильина забилось быстрее. Жива! Он сказал:

— Я соглашусь на сделку с вами. Мое непременное условие таково: гестапо освобождает Марию Бегичеву и переправляет ее через линию фронта. Когда я узнаю об этом из достоверных источников — начну работать.

Господин встал. Он был в растерянности.

— Я не уполномочен говорить с вами о каких-либо новых условиях. Боюсь, что ваше требование слишком… как бы сказать… смело, что ли. Никто не согласится.

— В таком случае, уважаемый, идите-ка вы к чертовой матери!

— Оставшись в одиночестве, Ильин вдруг понял, что еще не все проиграно. Маша жива. Они ее держат, как приманку. Ну что ж, поборемся!

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Когда доктор Фихтер убедился, что Ильин и его спутница благополучно скрылись в лесах Шварцвальда, он вздохнул с облегчением. Раз нет известий, значит, опасность миновала. Разумеется, она миновала и для них с Лиззи. Только сейчас Фихтер вполне осознал, как сильно рисковал он, предоставив убежище двум беглецам из лагеря. Ведь если бы их накрыли, ни ему, ни старой Лиззи не миновать тюрьмы. Законы гитлеровского государства на этот счет были очень жестокими. Покровительство врагам считалось одним из самых тяжких преступлений.

Фихтер сказал своей верной Лиззи:

— Если их поймают, что станет с нами?

Лиззи ответила коротко:

— Меня арестуют.

— А меня?

— За что же вас, доктор Фихтер? Это только я.

Он с теплотой взглянул на служанку. Добрая, самоотверженная Лиззи… Она именно так и сделает, возьмет все на себя.

Лиззи не хотела распространяться на эту тему. Но про себя она продолжала разговор. Да, конечно, она так бы и сказала: «Это я. Вяжите меня. Я спасла двух людей и горжусь этим. Немка? Ну и что ж? А разве русские не люди? На земле все равны. Пусть господа вспомнят хотя бы евангелие. Ах, они не читают его? Тем хуже для них. Тем хуже…» Она представила себе, как ее везут в тюрьму и Фихтер трясущимися от волнения руками сует ей узелок с бутербродами. Он остается один. Нет, это просто невозможно даже представить! И она, отбросив тяжкие видения, с облегчением вздохнула:

— Хорошо, что все удачно кончилось.

Фихтер теперь один продолжал опыты с антибиотиками. Надо было завершить начатое.

Он стал регулярно посещать опустевшую лабораторию и проводить там два-три часа в день.

Занимаясь с животными, Фихтер обратил внимание на некоторые странности в поведении свинок, мышей и косуль. Они совсем игнорировали пищу. Фихтер всполошился. Может быть, корм плохой? Нет, сено свежее, мучные лепешки приятно пахнут. В чем же дело? Вдобавок ко всему животные стали очень флегматичными. Не играли, не бегали, зато много лежали и старались при этом занять уголок посветлее. Больны? Но температура нормальная, носы влажные… И особенно его смущал цвет. Это уж просто из ряда вон выходящий факт. Животные заметно позеленели. Да-да, позеленели! Даже глаза.

На память Фихтеру пришли слова Ильина, сказанные перед уходом: «Я сделал один опыт, профессор. Я не могу вам сказать о нем, но это очень важный опыт…» Уж не результат ли опыта Ильина он видит перед собой?