Евгений Филенко - Сага о Тимофееве (Рассказы) Страница 30

А посреди ночи Тимофеев соскочил с дивана, словно ужаленный, выволок из-под своего лежбища давно дожидавшийся нового применения ломаный-переломаный пылесос «Ракета» и принялся воплощать вполне уже вызревший замысел. Несмотря на сопутствующую его творческой деятельности отрешенность, он все же отдавал себе отчет в том, что вряд ли кому из соседей понравится, если за тонкой коммунальной стеночкой, посреди сладкого предрассветного сна, внезапно взвоет мотор пылесоса. Поэтому действовал он сугубо интуитивно и, закончив работу, отложил испытание агрегата на утро. Спать ему больше не хотелось и народный умелец просидел над своим детищем до восхода солнца, нежно касаясь его обшарпанных боков отеческой рукой.

Сокурсники встретили Тимофеева с пылесосом весьма оживленно.

— Шабашки берешь, Витек?

— Правильно, на вечных двигателях авторитета не заработаешь…

— Это не пылесос, — вдумчиво сказал Дима Камикадзе.

— Да ну? А что же это?

— Ракета, — произнес Дима. — Видите, сбоку написано…

— А у нас, между прочим, от пыли задохнуться можно, — вступилась девушка Света, хотя и сама толком не представляла, зачем Тимофееву пылесос.

Лишь верный друг и правильный мужик Николай Фомин понимал все.

— Смастерил-таки? — коротко спросил он. — То самое? Когда испытывать?

— В ближайший перекур, — так же деловито отвечал Тимофеев.

— А что это за фиговина? — попыталась было добиться истины изнывающяя от любопытства Тося, тыча зажженной сигаретой в сторону агрегата, — она так и не бросила курить, на горе своему молодому супругу Диме.

Но более тактичная Света поспешила увести ее на бетонные работы. Убедившись, что сюрпризов в обозримом будущем не предвидится, разбрелись и остальные. Тимофеев трудился в паре с Фоминым, оба знали, чем забивать гвозди, чем выдергивать, и дело у них шло на лад. Но бессонная ночь не минула для чудо-изобретателя без следа. Поэтому нет ничего удивительного в том, что в один прекрасный момент его руке изменила твердость, и удар молотка пришелся по стеклу. Лязг осыпающихся осколков разнесся по всей стройке.

— Ну, японский бог, интеллигенция! — в сердцах сказал мастер участка Гуськов. Он сидел на стопке ломаных рам и приканчивал уже вторую с утра пачку «Дымка». — Шлют же помощников!..

Тимофеев залился краской.

— Слушай, Тимофеич, — встревожился Фомин. — Не нравится мне твой видок. Может, мне тебя домой отправить?

— По дискотекам шастать поменьше, — посоветовал Гуськов. — Не пить, раз натура не выдерживает. И за девками не бегать, если естество слабое.

Фомин заскрипел зубами: он не переносил мастера Гуськова, как и всякого бездельника. А тот был бездельником клиническим. Но ответить на его реплики мешало чувство субординации, накрепко вбитое в него с добрых армейских времен.

— Ничего, — сконфужено пробормотал Тимофеев. — я буду внимательнее.

— В окно не выпади, — встрял Гуськов, починая третью пачку. — Отвечай потом за вас.

Фомин резко нагнулся, поднял с пола белый силикатный кирпич и коротко рубанул по нему ребром левой ладони. Кирпич ухнул и разлетелся.

— Вот-вот, — обрадовался Гуськов. — Портить народное добро — это мы умеем!

И, всегда уравновешенный, спокойный, смонтированный из армированного железобетона, Николай Фомин тихонько застонал. Но чутко откликнувшийся на душевные терзания друга Тимофеев сжал его запястье, и порок остался ненаказанным. Гуськов сразу заскучал и убрел искать развлечений в другом месте. Ему удалось привязаться к Свете и Тосе, но здесь ему воздали с лихвой.

— А ведь я могу восстановить это стекло, — задумчиво произнес Тимофеев. — И кирпич тоже.

— Ну так действуй, — предложил Фомин.

— Опасно. Кругом люди… Нужен полигон.

— Что это с тобой? — поразился Фомин. — Прежде тебя это не останавливало!

Тимофеев неопределенно улыбнулся, но промолчал.

В обеденный перерыв они легко нашли подходящий полигон в виде полуразрушенной коробки двухэтажного купеческого особняка. Тимофеев растолкал ногами обломки кровли и на освободившееся место установил пылесос.

— А куда включать? — спросил Фомин. — Это излишне, — сообщил Тимофеев. — Он у меня на аккумуляторах.

Внешний вид пылесоса несколько изменился. Вместо шланга у него имелся жестяной раструб, а к воздуховодному отверстию был прилажен наклонный лоток, Фомин присел чуть поодаль на подоконник, а Тимофеев, на всякий случай, слегка отстранившись, носком сапога толкнул тумблер агрегата, и тот взревел дурным голосом.

Его раструб хищно дернулся и нацелился на гору битых кирпичей, которым сами собой поползли внутрь пылесоса, направляемые силовыми полями — давнишним изобретением Тимофеева.

— Как ты его назвал? — крикнул Фомин со своей галерки.

— Реструктор! — отозвался Тимофеев, пытаясь перекрыть голосом завывания пылесоса. — Это система для восстановления разрушенных структур неорганической природы! Я на нее всю ночь угрохал!

На лотке реструктора в снопе искр возник первый в истории человечества возрожденный из обломков кирпич. Он был красный, ноздреватый, с пылу с жару. Сзади в него толкалась нежно-розовая аккуратная плитка прессованной штукатурки.

— Тимофеич! — вскричал Фомин. — Сейчас я стекло приволоку… Я всегда говорил, что ты правильный мужик!

В его устах не было похвалы выше этой.

Но лицо Тимофева, прежде сиявшее отеческой улыбкой, внезапно помрачнело. Рванув на груди пуговицы штормовки, народный умелец вытащил из кармана пиджака тусклый портсигар и зачем-то приложил его к уху. Взгляд его испуганно метнулся из стороны в сторону. А затем Тимофеев тигром кинулся на реструктор и вырубил его. Из недр агрегата вылетел букетик искр, и кирпичный ренессанс оборвался.

— Ты чего? — встревожился Фомин.

— Так… — пробормотал Тимофеев, утирая со лба испарину. — Искрит он, стервец…

Трясущимися руками он затолкал портсигар обратно в карман и присел над реструктором на еще теплые целенькие кирпичи.

— Понимаешь, — проговорил он срывающимся голосом. — Черт-то прав оказался…

— Какой черт? — не понял Фомин. — Ты в себе ли?

И тут из сумрачных недр купеческого дома появилось привидение.

Оно имело страшноватую внешность в полном соответствии с готическими романами. Из потрепанного, местами проношенного до дыр савана торчали костлявые конечности, в глазницах черепа горели зеленоватые кошачьи зрачки. Привидение носило стоптанные шлепанцы с помпонами и побитый тленом заячий треух. Судя по экипировке, оно принадлежало кому-то из давних обитателей дома, останки которого были потревожены развернувшимся строительством.