Валентин Юрьев - Отбросы Страница 30

Ну, не любит он меня, терпеть не может! Я понимаю, что Эйрик по своему прав, такие занятия дают много возможностей для фантазии.

— Первый, дать сводную о занятиях поднадзорных в свободное время по разделам: тренажеры, музыка, изображения, чтение. Уточнить, кто и когда интересовался тем, чем занимаются другие и могли ли быть пересечения интересов.

Спрут убирает экран с цифрами и некоторое время мы сидим в тишине и полумраке. Постепенно высвечивается несколько экранов и мы начинаем искать человеческими глазами то, что пропустил быстрый, но по-своему, тупой, односторонний ум компьютера.

Да, действительно. Рисуют, пляшут, поют песни. Что в этом плохого? Они же живые люди, хоть и сволочи. И все общаются со Спрутом, называя его, кто Кисанькой, кто Уродом, им всем хочется разговаривать и такая возможность предоставлена. Спрут умеет отвечать на любые вопросы, на любом языке, слэнге, фене, любым голосом и в любое время дня и ночи. И ему безразлично, как его называют и какие гадости высказывают.

Все эти беседы секретно записываются и затем прослушиваются Психологами, чтобы выявить склонности к суициду, к нарушению порядка, к возможным попыткам связаться друг с другом.

И вот, как бы насмехаясь над нами, зэки смогли проникнуть в эти тайны и скорее всего знают и о прослушивании. Так что от Психологов ждать нечего.

— Кэп, а может татуировки посмотреть?

— Первый, покажите татуировки.

— Есть Первый, даю татуировки.

Это здравая мысль. Боевая раскраска всегда была очень информативна и во все века хранила множество секретов. Любой дикарь за одну секунду мог узнать кто это перед ним, из какого племени, сколько у него жен и детей и сколько врагов он победил в честном бою.

Но там было племя, единство правил, а здесь, в разобщенности наших клиентов, нам виделась гарантия защиты от их действий, за что мы сейчас и расплачиваемся.

Во время медосмотров все подопечные фотографируются и особенное внимание уделяется рисункам на теле. При отсутствии туши и иголок эти умельцы научились раскрашивать себя тонкими синяками, закручивая кожу до почернения.

— Ёлки кленовые, Кэп, смотри, почти все новые рисунки сделаны на предплечье!

Это Поль кричит мне, возбуждённый от своего открытия. Я теперь вижу. Новые рисунки отличаются от старых своим цветом и, действительно, они выглядят как какие-то знаки отличия, как нашивки на военной форме. Есть и другие, выполненные на ягодицах, щеках, на лбу, на всех частях тела, но эти — особенные.

— Первый, отобрать всех с наколками на предплечье, сделанными на станции, дать список.

— Есть Первый. Даю список.

Вот он, первый результат, первая верная догадка. Несколько сотен из тысяч. Один к десяти. Десятники. Каждый управляет десятком? Да нет же, шестнадцатью, по числу живущих в одном блоке. И точно, почти все они живут в разных блоках.

Ищем дальше и вскоре понятно, что часть из них имеет вторую наколку, на втором предплечье и их число — несколько десятков. Неужели так просто? Сотники. Тогда сейчас и генералы проявятся? Тысячи фотографий рук, ног, спин и задниц мелькают уже несколько часов, когда такое же озарение приходит к Сперку, молодому психологу из второго поколения. Губы!

У генералов кроме наколок надорваны или чем-то надрезаны губы, что придает им отталкивающий вид, но ведь это война, хоть и тихая и губы не жалко. Да, это достойные противники. Все генералы не просто убийцы, они все как один — Организаторы! Тайные притоны, банды были когда-то в их руках и здесь они тоже проявили себя. А простые бандиты давно уже лежат в земле, пушечное мясо налётов и разборок.

Боже, какие же мы простофили! Спрятались за мощь компьютера, а забыли про силу интеллекта. Как же они общаются? Наверняка что-то передают через наивную охрану, которая может оказаться совершенно неосведомленным почтальоном. Не мысли же они читают. Но на сегодня сил уже нет, для меня это — глубокая ночь, надо отдыхать.

Мы разлетаемся. Кто по ячейкам, кто на дежурства. Я прошу всех пристально просмотреть съемки из жизни подпольных генералов, отмечая все самые незначительные эпизоды, всё, что раньше казалось нам пустым фоном нашей спокойной жизни. А решать будем завтра. Не хочу ни есть, ни пить, устал.

Я проплываю по коридорам "на автомате", влетаю в свою ячейку, влезаю в кокон и с ужасом понимаю, что не могу уснуть, несмотря на боль в глазах, онемевшие мозги и тихую музыку в ушах, услужливо включенную Керном.

И бесполезно вертеться, всё равно ничего поделать. В пустоте маячит угрюмый и в то же время человечный взгляд уголовника, который не хочет быть зарезанным как свинья и не хочет умереть вдали от своей, одному ему понятной Родины.

Почему мне дано сейчас право решать его судьбу. Кто я такой?

Ведь по Инструкции всех участников сговора я обязан отправить в расход. Убить! Казнить. Да как угодно этот процесс называй, он лучше не становится.

Такого оборота в своей жизни я как то не ожидал.

Рассуждения о добре и зле всю жизнь мучили меня, ещё в юности, когда не обремененные заботой о хлебе мозги могли позволит себе многочасовые отвлечения на любые темы.

Что есть Добро? Что есть Зло? Кто есть судия, владеющий правом однозначно решать и ставить клеймо на поступке как санэпидстанция на свиной туше — жирное чернильное клеймо: "Сие есть Зло"!

Кто такой святой и безгрешный может сказать о себе "Я — судия Вам!"!

Сколько раз в жизни я убеждался, что каждый добродетельный ангел может попасть в ситуацию, когда он вынужден будет сделать зло, хотя бы своим бездействием. Сколько я видел примеров того, что действие, внешне кажущееся добром, оборачивается такой дрянью, что просто диву даёшься. Не надо и выдумывать, в мировой истории таких примеров тысячи, не самый же я умный и прозорливый.

Взять, хотя бы из истории бесплатный обед с гулянкой для бедных, устроенный в Питере купцами *** из самых благих побуждений. Обед закончился дракой, учинённой многотысячной толпой, которую потом разгоняла полиция, а несколько человек умерли по-пьянке. Вот тебе и благо.

А чего стоит наша знаменитая революция, раскрепостившая в гроб десятки миллионов крестьян и плавно перешедшая в фашистский режим, после распада которого великая страна превратилась в какое-то гетто.

Но всю жизнь нам бубнят и твердят: "Твори добро". Как? Как его творить, если не знаешь, что есть суть его.