Герберт Уэллс - Остров доктора Моро Страница 31

Внезапно тишина была нарушена голосом Монгомери, который кричал:

— Пойте! Будем все вместе петь: «Презирайте Прендика, презирайте Прендика»!

Силуэты опять появились близ ограды на берегу моря. Черная куча разбилась на пять отдельных теней и двигалась медленно, причем каждый из этих несчастных выл по своему, браня меня в угоду ему.

— Направо! — скомандовал голос Монгомери.

Тогда все вновь соединились и начали углубляться в темноту леса. Стояла тихая великолепная ночь. Луна, направляясь с западу, плыла в полном блеске по лазоревому небу. На востоке пасмурное море как бы замерло в таинственном покое. Серые пески, происходящие от вулканической кристаллизации, блестели бесчисленными алмазами. Черная тень от стены, шириною в один метр, ложилась к моим ногам. Под влиянием величия и красоты природы и на мою душу снизошел мир. В настежь отворенную дверь комнаты проходила струя воздуха, заставившая гореть керосиновую лампу сильным красноватым пламенем.

Я подошел к двери и запер ее на ключ, потом отправился во двор, где труп Моро покоился рядом с его последними жертвами — собаками, ламою и некоторыми другими несчастными животными; его грубое лицо, спокойное даже после этой ужасной смерти, его суровые, широко открытые глаза, казалось, созерцали на небе бледную и мертвую луну. Я сел на борт колодца, устремив взгляд на все это, посеребренное луною, и стал раздумывать о каком-либо способе к побегу.

Днем я приготовлю немного провизии, положу в шлюпку и еще раз попробую испытать прискорбное положение плавания. Что касается Монгомери, то ему не оставалось более ничего делать, как присоединиться к этим укрощенным животным, потому что он был, по правде сказать, почти одинаков, по склонностям с ними и не приспособлен ни к какому человеческому обществу.

Подбросив сухого хвороста в костер, находящийся передо мною, я еще час или два провел в размышлениях. Размышления мои были прерваны возвращением Монгомери с толпою двуногих. Послышалось хриплое вытье, суматоха ликующих возгласов, которые пронеслись вдаль берега, вопли, пронзительные крики, казалось, прекратившиеся по мере приближения к волнам. Шум то увеличивался, то уменьшался; где-то послышались глухие удары, треск леса, но я не беспокоился. Началось нечто вроде разноголосого пения.

Тогда я встал, вошел в комнату, взял лампу и с нею отправился в сарай осмотреть несколько маленьких боченков, которые я уже раньше наметил для себя. Тут же было несколько ящиков с сухарями, и одним из них мне хотелось также воспользоваться.

В эту минуту я заметил красноватый отблеск и быстро обернулся. Сзади меня тянулся двор, ясно пересеченный тенью и светом, с кучею дров и хвороста, на которой покоился Моро и его жертвы. Они казались сцепившимися в последнем мстительном объятии. Раны Моро были открыты и черны, как окружающая ночь, а кровь, вытекшая из них, разлилась по песку, образовав черноватую лужу. Тогда-то я и увидел красноватый отблеск, танцовавший, уходивший и приходивший, отражаясь на противоположной стене. Вероятно, это ничто иное, как забавное отражение моей лампы, думалось мне, и я спокойно прошел в сарай за провизией. Я рылся повсюду только одной правой рукой, ибо левая была на перевязи и болела, откладывая в сторону все то, что находил для себя полезным, дабы завтра нагрузить шлюпку. Мои движения были медленны и неловки, а время шло быстро; за этим делом меня застал рассвет.

Разногласное пение с перемежающимися воплями замолкло, сменившись вдруг шумом ссоры, ужасным ударом и криками:

— Еще, еще!

Звук этих различных криков менялся так быстро, что привлек мое внимание. Внезапно раздался выстрел из револьвера. Я быстро вышел на дверь и стал прислушиваться. В эту минуту сзади меня некоторые ящики и коробки с провизией покатились и свалились на землю, раздался треск разбитого стекла. Не обращая на это ни малейшего внимания, я направился к морскому берегу.

На плоском песчаном берегу, возле навеса для шлюпки, горел потешный огонь, разбрасывая искры в полусвете утренней зари: вокруг боролась куча черных фигур. Голос Монгомери звал меня по имени. С револьвером в руке бросился я на помощь. В этот же самый момент выстрелил Монгомери и тотчас же упал на землю. Оглашая воздух криками и выстрелами, я этим разогнал некоторых чудовищ, убегавших от меня в паническим страхе.

Огонь вспыхнул и погас. Я подошел к черной куче, находившейся на земле: Монгомери лежал, растянувшись на спине, а серое чудовище сидело на нем и давило его всею своею тяжестью. Животное было мертво, но еще держало в своих загнутых когтях горло Монгомери. Здесь же, подле Монгомери, уткнув морду в землю, с открытой шеей и держа горлышко разбитой бутылки коньяку, лежал неподвижно Млинг. Два других существа покоились около огня, одно без движения, другое беспрерывно стонало, поднимая время от времени свою голову.

Я схватил серое чудовище и сорвал его с тела Монгомери; когти чудовища превратили его одежду в лохмотья. Лицо Монгомери только почернело. Я зачерпнул воды и окатил его ею, подложив ему под голову свой свернутый матросский китель. Млинг умер. Раненное создание, — которое стонало около огня — было одно из Людей-Волков с лицом, украшенным сероватой шерстью, лежало на горящих угольях верхнею своей частью. Несчастное животное было в таком жалком состоянии, что я из сострадания раскроил ему череп. Другое чудовище, уже умершее, было одним из Людей-Быков, одетых в белое. Остальные двуногие исчезли в лесу. Вернувшись снова к Монгомери, я встал на колени, проклиная мое невежество в медицине.

На моей стороне огонь погас, осталось лишь несколько обуглившихся головней, в середине которых догорали трупы серых зверей. Сперва меня сильно поразило, откуда Монгомери мог набрать столько дров. Но когда восходящее солнце осветило местность, я понял все, что случилось.

На берегу всегда хранилось два гребных судна, но теперь их там не было. На песке валялись два топора, осколки дров я щепки были разбросаны всюду. Зола дымилась и чернела при свете зари. Чтобы отомстить мне и отрезать всякую возможность возвращения к цивилизованному миру, Монгомери изрубил и сжег судна. Внезапный приступ бешенства овладел мною, и я готов был разбить его безумный череп. Он же лежал, беззащитный и беспомощный, у моих ног и в этот самый момент пошевелил своей рукой так слабо, так жалостно, что бешенство мое исчезло. Он простонал и поднял на минуту веки.

Опустившись на колени подле него, я приподнял ему голову. Он еще раз открыл глаза, безмолвно рассматривая утреннюю зарю, потом взор его встретился с моим; отяжелевшие веки закрылись снова.