Михаил Савеличев - Возлюби дальнего Страница 31

Но нет худа без добра. Теперь Леонид Андреевич был убежден в существовании разумной жизни на Пандоре. Причем гуманоидной разумной жизни. А где разум, там и Сидоров. Теория доктора Тора Мбоги получала неопровержимые подтверждения. Хотя… А может быть, мне это показалось? Прививки нет, вот и кажется, что попало. Например, стоящее прямо перед ним создание, весьма смахивающее на давешнего аборигена, если бы не руки, свисающие до земли.

Создание походило больше все-таки не на аборигена, а на легендарного голема, вылепленного прямо из местной глины — грубо, неряшливо, так что она кое-где отслаивалась и отпадала влажными комками. Бесформенная голова с дырками глаз и рта, растущая прямо из широких покатых плеч, квадратное, исходящее паром туловище, оплывшие, слоноподобные ноги. Голем поводил плечами и хлопал себя по щиколоткам (или что там у него) лопатообразными ладонями. У Леонида Андреевича возникло нехорошее ощущение, что местный глиняный болван смотрит прямо на него и никакие маскировки скафандра не мешают ему этого делать. Смотрит и раздумывает. Соображает. Невероятная концентрация мысли так и читалась на его глиняном лбу. Хм. Не прошло и полчаса, а уже две формы существ с подозрением на разумность. Мбога от зависти застрелится.

Голем был неприятнее мшистого аборигена, но, в отличие от него, не убегал и не хитрил. Стоял и ждал контакта. Выбора не оставалось, и Леонид Андреевич поднялся с земли.

— Здравствуйте, — вежливо сказал он.

Пар и дым из-под ног голема пошел гуще, он попятился и неуловимо изменился, словно повернулся внутри собственной шкуры. Не стало видно ни глаз, ни рта — он стоял спиной к Горбовскому. Через секунду голем уже уходил, мелькая между деревьями. Там, где он только что стоял, медленно оседало облачко пара.

— До свидания, — растерянно сказал Леонид Андреевич ему в спину.

В лесу загукали, заухали, словно приветствуя возвращение друга, и Горбовский опять остался один. Абориген не возвращался, и, поколебавшись, Леонид Андреевич решил все же двинуться дальше по тропинке. Он шел, с интересом осматриваясь, минуя небольшие ложбинки с растениями, очень похожими на земные грибы, переходя через кем-то вытоптанные до глиняной основы проплешины, перепрыгивая через ручейки и инстинктивно отмахиваясь от мошкары. Болото осталось позади, началось редколесье с ярко освещенными полянками. Один раз он прошел сквозь скопище гигантских осиных гнезд (как он их назвал) с проделанными круглыми отверстиями в покатых боках, до половины заросших высокой синей травой, но заглянуть внутрь не решился. А вдруг осы?

Тропинка терялась и появлялась — то как утоптанная полоска, на которой и два человека не разминутся, то как грязная колея с сочащейся по дну водой, то словно как выложенная круглыми камешками самая настоящая дорога. Признаков разумной деятельности больше не наблюдалось, а может быть, Леонид Андреевич просто не признавал их за таковые. Вся беда с разумными гуманоидами заключалась в том, что они были слишком похожи на людей. Из-за этого следы такой же похожести пытались отыскивать в их психологии, технологиях, культуре. А их не было и быть не могло, что сплошь и рядом вызывало если не шок, то удивленные и оскорбленные восклицания. Поэтому если у аборигена были две руки и две ноги, то это еще не означало, что в скором времени звездолетчик Горбовский наткнется на замаскированный лесной космодром с деревьями-ракетами. Или на коттедж с видеофоном из опавших листьев. И Линией Доставки. Хотя нельзя было отрицать и возможность того, что первое впечатление все-таки окажется верным и за деревьями вскоре откроется поле с колосящейся пшеницей и убогой деревенькой с домишками-землянками.

Затем пошла хорошо утоптанная дорога, вся в голых проплешинах. Справа и слева опять лежали бездонные болота с теплой, парящей водой, из ржавой пахучей травы торчали сгнившие черные ветки, округлыми блестящими куполами поднимались липкие шляпки гигантских болотных поганок, иногда возле самой дороги попадались покинутые раздавленные дома водяных пауков. Что делается на болотах, с дороги увидеть было трудно: из плотного переплетения древесных крон свешивались и уходили в топь корнями мириады толстых зеленых колонн, канатов, зыбких, как нити паутины — жадная наглая зелень стояла стеной, похожей на туман, скрывала все, кроме звуков и запахов. Время от времени в желто-зеленом сумраке что-то обрывалось и с протяжным шумом падало, раздавался густой жирный всплеск, болото вздыхало, урчало, чавкало, и снова наступала тишина, а минуту спустя сквозь зеленую завесу на дорогу выбиралась утробная вонь потревоженной бездны. Леонид Андреевич морщил нос, но фонор не отключал.

Метров через пятьсот деревья окончательно расступились, и Леонид Андреевич вышел на обшир^ ную поляну, расчерченную аккуратными дорожками, перемежающимися невысокими раскидистыми кустиками. На противоположной стороне стояли давешние осиные гнезда, но вид они имели более жилой — над некоторыми вился дымок — по-видимому, там кто-то жил. По поляне ползали большие мохнатые комки, похожие на спутанные шерстяные клубки ниток, вывалянные в палой листве, а из них торчали вполне человеческие головы, руки и ноги. Помимо разнообразных лесных шумов слышались тяжелое дыхание работающих аборигенов и нечто вроде песни.

— Где Горбовский? — спросил Мбога.

Маленький доктор сидел на полу, прижимая ко лбу пакет со льдом. Выпотрошенный карабин, также обложенный льдом, занимал почетное место в ложементе, и медленно остывал после огневой мясорубки боя с ракопауками. Вадим потирал шею, но скорее инстинктивно — скафандр не позволил храбрецу с клешнями приобрести столь ценный трофей в виде головы настоящего землянина. При всем своем опыте Сартаков еще никогда не сводил столь близкого знакомства со столь крупным и столь разъяренным экземпляром. Знакомство было незабываемым и не шло ни в какое сравнение с обычной охотой на этих тварей, когда сидишь в кустах, в карабине — анестезирующая пуля, и только дожидаешься, когда паукообразный рак подставит тебе загривок.

Вадим тоже сидел на полу, не выпуская карабина из рук. Он пробовал положить оружие в ложемент, но руки начинали неимоверно трястись. Он не любил, когда у него тряслись руки. У него никогда не тряслись руки. До этого момента. И он не знал, что ответить Мбоге.

— Леонид Андреевич был со мной, — сказал виновато Поль. — Он нес аптечку. Он спрыгнул с танка за мной, а потом… а потом я его не видел.

— Плохо, — выразил общее мнение Мбога.

— Может быть, он где-то рядом, — робко сказал Алик. — Ходит вокруг нас кругами, заблудился. Надо пошуметь, дать сигнал.