Теодор Старджон - Больше чем люди (More Than Human) Страница 31

— Я для того и пришел, чтобы узнать.

— Ты, должно быть, очень ее ненавидел. Я заплакал. Мне пятнадцать лет, а я плачу!

Он позволил мне выплакаться. Сначала всхлипывания и писки, от которых заболело горло. Потом, быстрей, чем можно подумать, потекло из носа. И наконец — слова.

— Знаете, откуда я пришел? Самое первое мое воспоминание — удар в рот. Я все еще вижу кулак размером с мою голову. Потому что я плакал. С тех пор я боюсь плакать. А плакал я, потому что был голоден. Или замерз. Или и то и другое. А потом огромные общие спальни, и самые сильные получают лучшее. Избивают тебя до полусмерти, если ты плохой, и дают огромную награду, если хороший. Огромная награда — тебя оставляют в покое. Попытайтесь так пожить. Попытайтесь жить так, что лучшее в этом проклятом мире, самое желанное и удивительное — чтобы тебя оставили в покое!

— А с Лоуном и детьми — чудо. Удивительное — ты часть чего-то, ты принадлежишь. Со мной раньше такого никогда не случалось. Две желтые лампы и очаг, но они осветили весь мир. В этом вес, что есть, и все, что будет.

— Потом большая перемена: чистая одежда, хорошо приготовленная пища, пять часов уроков ежедневно; Колумб и король Артур, и книга об основах гражданского права, и книга о гигиене. И большой кубический кусок льда, и ты смотришь, как он тает, как сглаживаются его углы, и знаешь, что это из-за тебя мисс Кью… Ну, дьявольщина, она слишком хорошо владела собой, чтобы распускать с нами нюни, но оно было здесь, это чувство. Лоун заботился о нас, потому что это была часть его образа жизни. Мисс Кью заботилась о нас, но это не имело отношения к ее образу жизни. Она просто хотела так делать.

— У нее были очень странные представления о «правильном» и «не правильном», но она твердо их держалась, пыталась по-своему делать нам добро. Когда не могла понять, считала это своей ошибкой… а было очень много, что она не понимала и никогда не смогла бы понять. То, что правильно, было нашим достижением. Не правильно — ее ошибкой. И в тот последний год., ну, ладно.

— Так что?

— Так что я убил ее. Послушайте, — сказал я. Я чувствовал, что мне нужно говорить быстро. Не в том дело, что я торопился. Просто нужно было избавиться. — Я вам расскажу все, что знаю. В тот день, когда я ее убил, я проснулся утром, и свежие простыни подо мной скрипели, солнце пробивалось сквозь белые занавески и яркие красно-голубые портьеры. Шкаф, полный моей одежды — моей, понимаете?

До того у меня никогда своего не было. А внизу Мириам суетится с завтраком и смеются близнецы. Смеются вместе с ней, заметьте, а не только друг с другом, как всегда раньше.

— В соседней комнате ходит Джейни, напевает, и когда я ее увижу, у нее будет сияющее лицо. Я встал. Есть горячая-горячая вода, и зубная паста обожгла мне язык. Одежда мне по росту, и я спускаюсь вниз, и все уже там, и я рад их видеть, я они рады видеть меня, и все садятся, и приходит мисс Кью, и все приветствуют ее.

— Так проходит утро, потом уроки с перерывом в большой длинной гостиной. Близнецы, высунув языки, рисуют алфавит, вместо того чтобы писать его, а Джейни, когда наступает время, рисует картину, настоящую картину, с коровой среди деревьев и желтым забором на расстоянии. А я сижу, зажатый между двумя частями квадратного уравнения, и мисс Кью наклоняется, чтобы помочь мне, и я ощущаю запах ее сухих духов. Я наклоняю голову, чтобы чувствовать их лучше, а на кухне слышен стук котлов, которые задвигают в печь.

— И так проходит середина дня, снова уроки, и гуляние во дворе, и смех. Близнецы гоняются друг за дружкой, они бегают на своих двоих. Джейни рисует листья на своей картине, пытаясь сделать так, как учит ее мисс Кью. А у Бэби большой новый манеж. Бэби не очень много двигается, он просто смотрит и пускает слюнки. И он всегда накормлен, и на нем чистая одежда.

— И вечера, и ужин, и мисс Кью читает нам, меняя голос каждый раз, как заговаривает новый персонаж, читает быстро и шепотом, когда чтение ее смущает, но все равно выговаривает каждое слово.

— И мне приходится убить се. Вот и все.

— Ты не сказал почему, — заметил Стерн.

— Вы что — дурак? — крикнул я.

Стерн ничего не ответил. Я перевернулся на живот, подпер подбородок руками и посмотрел на него. По его внешности ни за что не поймешь, что у него внутри, но мне показалось, что он удивлен.

— Я объяснил почему, — сказал я.

— Не мне.

Неожиданно я понял, что требую от него слишком многого. И медленно сказал:

— Мы просыпались в одно и то же время. Мы делали то, чего хотят другие. Мы проживали дни по образу других, мыслили чужими мыслями, произносили чужие слова. Джейни рисовала чужие картины, Бэби ни с кем не разговаривал, и все были довольны. Теперь понимаете?

— Еще нет.

— Боже! — сказал я. Немного подумал. — Мы не слишивались.

— Не слишивались? А! То есть после смерти Лоуна.

— Нет, тут совсем другое. Как будто в машине кончился бензин. Но машина-то осталась, в ней все исправно. Просто нужно подождать. Но после того как мисс Кью приняла нас, машина начала разваливаться на части, ясно?

Наступила его очередь задуматься. Наконец он сказал:

— Мозг заставляет нас делать странные вещи. Некоторые из них кажутся абсолютно неразумными, не правильными, сумасшедшими. Но краеугольный камень работы мозга в следующем: во всем, что мы делаем, есть железная, неопровержимая логика. Покопайся как следует и найдешь причину и следствия так же ясно, как и в любой другой области. Я сказал «логика»; я не говорю «правильность», «верность», «справедливость» или что-нибудь в этом роде. Логика и истина — две совершенно разные вещи, хотя для сознания, прилагающего эту логику, они часто кажутся совпадающими.

— Когда подсознание действует противоположно поверхностному сознанию, человек испытывает замешательство. В твоем случае я понимаю, на что ты указываешь: чтобы сохранить или восстановить особую личную связь между вами, тебе нужно было избавиться от мисс Кью. Но логики я не вижу. Не понимаю, почему восстановление этого «слишивания» стоило вновь обретенной безопасности, которая — ты сам это признаешь — вам нравилась.

Я в отчаянии сказал:

— Может, и не стоило.

Стерн наклонился вперед и указал па меня черенком трубки.

— Стоило, потому что заставило тебя сделать то, что ты сделал. После действия, возможно, обстоятельства выглядят по-другому. Но когда ты действовал, тебе важно было устранить мисс Кью и вернуть то, что было прежде. Я не понимаю почему, и, по-моему, ты тоже не понимаешь.

— Как мы это узнаем?

— Ну, давай перейдем к самой неприятной части, если ты готов. Я лег.