Татьяна Апраксина - Предсказанная Страница 31

Флейтист отступил на шаг, присел на плиту, ограждавшую лестницу. Опустил лицо на руки, провел ладонями по щекам, словно умывался. Тяжелые пряди надо лбом взметнулись и опустились обратно. Когда предводитель поднял голову, лицо его было уже не по-хорошему бесстрастным.

— Спасибо, что сказал, — очень просто, без привычной размеренной четкости, сказал он. И добавил, уже взяв себя в руки:

— Что ж, я знаю, почему мы оказались здесь.

— И? — подались вперед одновременно Вадим и Серебряный.

— Замок можно открыть с двух сторон, — проронил Флейтист. Серебряный совсем по-человечески охнул, прижал руку к губам. Подумав, Вадим тоже понял смысл загадочной фразы. Анна могла открыть дверь в Полночь, и со стороны Полудня, и со стороны Безвременья.

— На нас будут давить, — сказал Флейтист. — Жестоко и упорно, вынуждая девочку сделать это. Если она будет знать, что может — рано или поздно сорвется, желая помочь или попросту устав. Поклянитесь, что от вас двоих она об этом не узнает.

— Но… может, лучше сказать? Мы вернемся…

— И Безвременье войдет за нами следом? — жестко усмехнулся Серебряный. — Я не пойду на это. Лучше уж погибнуть здесь, но не открыть запретной двери.

Вадим резко развернулся к нему, толкнул в плечо. Серебряный сделал шаг назад и уперся в стену. Площадка была слишком маленькой для драк. Два шага от ограды до стены рядом с дверями.

— Это для тебя важно удержать дверь. А для меня — чтобы она жила. Ясно тебе? — Вадим четко знал, что Гьял-лиэ сильнее его во много раз, но сейчас это не волновало. Внутри сжималась тугая пружина, и музыкант сознательно накручивал себя, зная, что когда белая ярость дойдет до определенной точки, физическая сила не будет иметь значения. — Мне плевать на твои двери и стены, ты… Козел горный!

Серебряный стоял, чуть склонив голову, готовый обороняться, но не бить в ответ — Вадим очень хорошо это видел, и именно поэтому удержался от удара. В глазах потенциального противника стояло отчетливое сочувствие.

— Ты не понял, — мягко сказал за спиной Флейтист. — Когда она откроет дверь, Безвременье войдет не следом, а через нее. И там, где оно пройдет, не останется ни разума, ни чувств. Ничего. Только тело, лишенное рассудка.

Тупик. Безвыходное положение. Сердце на миг захлебнулось кровью, беспомощно трепыхнулось и ухнулось куда-то вниз. Пружина в груди разжалась, и теперь ничего, кроме слабости, не осталось.

— Какого черта ты согласился? — рявкнул он в лицо Серебряному, но тот уже оклемался и вывесил на лицо привычную маску высокомерия.

— Может, я и тебе должен был отказать? — издевательски поднимая бровь, спросил Гьял-лиэ. — Пойми же, бедный разумом, я не имел права отказывать! Что бы она ни попросила! Закон неумолим.

— Законник хренов, — уже бессильно сказал Вадим, лишь бы не молчать.

— Я хочу, чтобы вы оба поклялись, — напомнил Флейтист.

— Клянусь, — сказал Серебряный, и Вадим повторил короткое слово.

— Да будет клятва нерушима, — заключил Флейтист. — Что бы ни случилось дальше, вы должны помнить, с чем мы играем. И с кем бы мы ни встретились, в какие условия нас бы не ставили — будем же играть по правилам старой детский игры. «Да и нет не говорить, черного и белого не выбирать». Мы выйдем отсюда иным путем. По крайней мере, некоторые из нас… — добавил он, чуть помедлив. — Пойдемте, нас давно ждут.

Их встретили сияющими улыбками. Обе красавицы, на вкус Вадима, ни в чем не уступавшие друг другу — слишком разными они были, и выбирать лучшую было, как сравнивать ветер и пламя, — привели себя в порядок. Мокрые майки оказались весьма привлекательной одеждой для женщин с отличными фигурами. Умытые лица уже не казались такими усталыми.

— За стол, — сказала Софья. — Срочно. Я тут уже истекаю слюной, пока вы там курите…

Пока мужчины беседовали по душам, женщины накрыли на стол. Собственно, им нужно было только расставить тарелки и кружки. Вадим поднял свою со стола, постарался рассмотреть, ловя свет от лампы. И они, и горшки, лотки и кадушки с угощением, выглядели очень, очень старыми. Глазурь на глине растрескалась, трещины были темными от времени. Когда-то на кружке в два цвета — черный и белый — был изображен замок на фоне неба. Тот, в котором они находились, сообразил Вадим. Теперь же паутина трещин почти скрыла рисунок, превратив его в хитрую мозаику. Вилок или ножей не было, впрочем, Вадиму уже было все равно. Есть руками? Пожалуйста. Тем более, что среди блюд не было ничего жидкого. Куски жареного мяса и печени, рыба, зажаренная целиком, квашеные овощи, ломти хлеба грубого помола. Еда оказалась еще теплой, а мясо — довольно горячим. В кувшине обнаружился загадочный напиток, не то квас, не то пиво, с привкусом яблок. В меру сладкий, в меру хмельной — то, что нужно после долгого пути.

— Сидр, — пояснил Серебряный, когда Анна спросила, что такое вкусное она пьет. — Настоящий, а не тот, что продают в железных сосудах.

Девушка от смеха подавилась моченым яблоком, и Вадим постучал ее по спине.

— Что я столь забавного сказал? — обиженно спросил Гьял-лиэ.

Анна всхлипнула, заходясь новым приступом смеха и от восторга принялась стучать рукой по столешнице — других способов выразить свои чувства у нее не осталось.

— Твои формулировки несколько устарели и порой звучат смешно для слуха тех, кто намного младше тебя, — спокойно пояснил Флейтист. — Смешно не то, что ты сказал, а то, как.

— Ну, знаете ли, господа младшие… — надулся Серебряный и запил обиду сидром.

Ровно в этот момент в зале окончательно потемнело. Плошки с маслом усердно чадили, но огонь больше не освещал помещение. Воздух налился вязкой тьмой, стал плотным и неприятным на вкус. Вадим подумал, что его можно пощупать. Истинный смысл пословицы «хоть топор вешай» обнаружился во всей красе.

Вместе с тьмой пришло ноющее, гадкое ощущение в висках. Словно сотня мошек облепила их, жужжа. Вадим потер лицо — разумеется, на коже ничего не было, но он чувствовал уколы и укусы.

— Вот и до нас дошло, — беззаботно сказала Софья. — Стены выдержат. Вы ешьте, ешьте — переживем и зажуем…

Вадим налил себе еще сидра, залпом осушил кружку, пытаясь в опьянении спрятаться от мутного, томного и тревожного ощущения давления. Не помогало, хоть сидр и вызвал приятную легкую слабость в усталых спине и ногах. Есть уже не хотелось. Тьма сгущалась. Все сложнее было просто сидеть на табурете — хотелось заснуть сидя, закрыть глаза и зажать уши, лишь бы не ощущать вязкой липкой тьмы в воздухе.

Темную тишину разрезал тонкий, как лезвие ножа, чистый звук. Потом — целая трель. Отдельные ноты сложились в мелодию, легкую и смелую. Вадим поднял глаза — играл Флейтист. Через минуту показалось, что тьма отступает, повисает за спинами, изгнанная музыкой и мастерством Флейтиста. Но мастерство мастерством, а сила — силой: видно было, что играющему тяжело. Музыка причиняла ему боль, и боль эта проступала на и без того бледной коже снежной белизной и каплями пота. Казалось, что он ступает по битому стеклу — осторожно, но упрямо.