Стенли Вейнбаум - Черное Пламя (сборник) Страница 31

— Хочешь я расскажу тебе о Городе Будущего — о его величии и ужасе?

— Если чувствуешь, что можешь сделать это, давай, — улыбнулась девушка.

— Сейчас мы увидим, — произнес Эдмонд, и губы его искривились в странной сардонической улыбке-усмешке.

Он начал говорить, и звук его голоса — монотонный и тихий, проникая в сознание Ванни, действовал на нее, как убаюкивающий плеск волн, накатывающихся на прибрежный песок. И вскоре она перестала понимать смысл этих слов, но зато рождаемая ими картина, захватывая воображение, перерастала в ощущение странной реальности. Какое-то короткое мгновение она еще пыталась понять причины, но, захваченная магическим потоком воображения, тут же забыла обо всем, не осознавая, что находится в состоянии гипнотического транса.

— Здесь очень жарко, влажная духота обволакивает нас. Здесь мы никогда не видим неба; над нашей головой арка первого яруса — артерии питающей город, начало Авеню Палаццо. Это город Урбс — столица планеты, величайший из городов мира, а там, внизу, похороненная в самой глубине его стальных внутренностей, лежит забытая всеми, давшая ему жизнь земля. Мы слышим над головой приглушенный рев несущихся машин — это голос великой Улицы — и змеиное шипение воздуха, испаряющегося в охлаждающих стены механизмах.

Ты смотришь на меня и говоришь: “Прошел целый год с тех пор, когда я последний раз ступала на землю”.

Огромный грузовик проносится мимо, заставляя прижаться к стене. Мы идем дальше, ибо это твой причудливый каприз — идти по земле мимо сложенных из безликого камня стен, в которых нет окон, а имеется лишь бесчисленное количество беспрерывно пожирающих грузы дверей. Здесь, во мгле нижнего уровня, воздух Урбса тяжел от дыхания тридцати пяти миллионов его обитателей. Тела наши, по современной моде едва прикрытые одеждой, покрыты испариной, и нам трудно дышать. Раздраженным жестом ты откидываешь со лба пряди влажных черных волос.

“И все равно я люблю это, — шепчешь ты. — Это и есть город Урбс”. И действительно, не увидев этого, не постичь все истинное величие могучего организма. Сзади раздаются крики — это плотная людская масса запруживает улицу. Мы оборачиваемся, кидаем на нее мимолетный взгляд и идем дальше. На нижнем уровне всегда кто-то бастует, но теперь в глазах твоих появляется тревога.

Над неприметной каменной аркой портала Башни Атласа тускло мерцает красный сигнал; огромные ворота, пропускающие человеческие потоки, будут гораздо выше. Здесь мы садимся в кабину лифта, чтобы, оставив внизу полтысячи этажей, через десять минут стремительного подъема оказаться в Небесных Садах. Мимо нас, как в каком-то черно-белом калейдоскопе, проносятся изгибы ярусов, мелькают стекла окон, и вот уже за зубцами башен, чьи вершины прячутся в дымке тумана, сверкнул край опутанного стальной паутиной монорельсовых дорог неба. Еще мгновение, и вот оно — бездонное небо, и плавный бег его облаков над городом Урбсом, и мы оказываемся среди музыки, прохлады и солнца Садов. Время обеда, и почти все столики заняты. И вдруг шквал аплодисментов — они для тебя, Эванна, которую все здесь называют Черное Пламя…

Подхваченная вихрем грез, Ванни мечтательно уставилась на рассказчика.

— Но ведь часть этих аплодисментов для тебя, Эдмонд. Расскажи мне, почему?

Мрачная улыбка трогает тонкие губы Эдмонда. Он понимает, что план удался, и с этого момента слова мало что значат, ибо вся картина отныне — реальность. И он продолжает, теперь уже усилиями двух сознаний, внушать желанные мысли.

— Мы выбираем себе места, и официант приносит вина. Артист поет “Черное Пламя” — эта песня о тебе, Ванни. Но мы смотрим на великую Улицу, где на уровне глаз наших вздымаются над куполом Дворца два шпиля-близнеца. Там обитает тот, кого в Урбсе называют Магистром, а в остальном мире — Господином.

“Еще один час, лишь только час, ну пожалуйста, — умоляешь ты. — Ну почему встречи с тобой всегда так коротки?” И я отвечаю: “Восстал Китай, и пламя революции полыхает над Африкой. Все здание Империи колеблется, лишенное равновесия, и кто-то должен приплясывать на его верхушке, чтобы сохранить незыблемыми его основы” И мы снова смотрим на купол дворца и остроконечные шпили — символ Магистра, столь любимого в Урбсе и так ненавидимого в остальном мире.

И Эдмонд, чья рука пока только сжимала ладонь Ванни, начинает привлекать ее все ближе и ближе к себе, и вот уже блестящая черная головка касается его плеча, и он обнимает тонкое тело.

— Куранты часов отбивают четверть, и в ту же секунду в вихре движения оживают огромные вентиляторы, всасывающие в себя грязный воздух человеческого дыхания. Это город Урбс дышит — четыре вздоха каждый час. Но не это увлекает нас, ибо с горькими улыбками на губах смотрим мы, как опускается меж двух шпилей Дворца воздушный корабль. Это мой “Небесный Скиталец”, и нам ясно, что неумолимо приближается час прощания. Я придвигаю к тебе кресло и обнимаю тебя — таков обычай правителей города Урбса. И губами своими чувствую сладость твоего поцелуя…

Эдмонд прижимает свои тонкие губы к полураскрытым губам Ванни, и, вся во власти грез, девушка отвечает на ласку и все теснее прижимается к нему. Неожиданно она вздрагивает, отшатывается.

— Эдмонд, — шепчет она, — это ведь ты, Магистр!

— Да, — говорит Эдмонд, и тон его голоса меняется, становится властным, жестоким. — Я Магистр!

Сонный дурман отпускает Ванни, но она продолжает без движения лежать в чужих объятиях. Сладкая истома переполняет ее, она бесконечно счастлива, и даже беспомощность не пугает. Теперь над ее волей господствует Эдмонд; врожденное искусство владеть собой медленно оставляет ее, становится бесполезным, тяжелым грузом пробитых в бою рыцарских доспехов, однако она спокойна и счастлива.

И все вдруг рушится, ибо действительно нет больше воли, покоя и сладких грез!

Тонкие пальцы Эдмонда нащупывают на левом плече пряжку платья и расстегивают ее. Сильные руки обхватывают, поднимают ее, и с легким шорохом бархатное платье цвета красного вина спадает к ногам. Страх перед чудовищностью насилия переполняет Ванни, но страшная усталость вдруг обрушивается на плечи и она молчит — молчит не в силах сопротивляться, и лишь широко распахнутые глаза молят своего мучителя прекратить пытку. То, что она порицала и считала слабостью в других, сейчас побеждало ее, сделав совершенно беспомощной перед лицом неизбежного.

Но в эти секунды торжества совсем другие чувства захватили Эдмонда. Он исполнил данное себе слово надругаться над целомудрием Ванни, и вид ее полуобнаженного тела волновал его и был ему приятен, но его вдруг охватило странное, незнакомое до этой поры чувство жалости. Он видел мольбу в испуганных глазах и ощущал дрожь ее тела, и понял, что не так холоден и не так жесток, как привык думать о себе раньше.