Аластер Рейнольдс - Префект Страница 32

Когда Дрейфус обернулся, Спарвер уже исчез за поворотом тоннеля.

– Как дела? – спросил он через межскафандровый коммуникатор.

– Идут понемногу. Задача вполне решаема. Протоколы древние, но с такими я уже сталкивался.

– Отлично. Будь на связи. Я иду дальше.

Дрейфус пробрался сквозь узкое место, прижимая локти к груди, чтобы не удариться о выступ. Он снова обернулся, однако на сей раз не увидел и слабого отблеска нашлемного фонаря Спарвера. Казалось, их разделяют километры, а не сотни метров, как было на самом деле.

Внезапно раздался звон, громкий, металлический, словно ударили в колокол. У Дрейфуса засосало под ложечкой. Что случилось, он понял прежде, чем его сознание обработало информацию. В узком месте тоннеля выросла металлическая стена. Перегородка, часть системы шлюза, отсекла его от Спарвера.

Том повернулся к перегородке, ощупал ее края, надеясь найти щиток ручного управления. Бесполезно! Перегородку заблокировала автоматическая система.

– Спарвер!

– Слышу вас, но слабо, – прерывистым металлическим голосом ответил гиперсвинья. – Что случилось?

– Я в капкане, – смущенно проговорил Дрейфус. – Перегородка упала и не хочет подниматься.

– Никуда не уходите. Попробую поднять ее со своей стороны.

– С этим повременим. Раз составили план, нужно его выполнить, даже если мне придется сидеть здесь, пока не подоспеет помощь. В крайнем случае вскрою перегородку хлыстом-ищейкой, если, конечно, она не содержит активного супервещества. Пока двинусь вкруговую – может, подойду к тебе с другой стороны.

– Только больше не попадайте в капканы.

– Постараюсь.

– И берегите воздух, – мягко посоветовал Спарвер. – Скафандры этого типа для рециркуляции не приспособлены. Шеф, у вас двадцать шесть часов.

– Это на двадцать четыре часа больше, чем я планирую здесь провести.

– Просто нужно ко всему подготовиться. Я-то вернусь на корвет, а вам, возможно, не удастся.

– Согласен, – отозвался Дрейфус.

Скафандр по-прежнему убеждал, что воздух в тоннеле пригоден для дыхания. Много ли Дрейфус потеряет, если поверит? Ровным счетом ничего. Том снял шлем. Скафандр был создан монолитным, но на знакомые детали разделился легко.

Дрейфус наполнил легкие холодным воздухом. Организм мгновенно к нему приспособился, и Том решил, что газовая смесь вполне нормальная, небольшой спертости он ожидал.

– Спарв, я дышу местным воздухом. Вреда пока нет.

– Чудесно. Мне осталось внушить этой системе, что я законный пользователь. Тогда выйдем на горячую линию «Доспехов». Пока я связываюсь с домом, межскафандровый коммуникатор отключу. Для такой операции его нужно переформатировать.

– Делай все, что требуется.

Дрейфус прижимал шлем к поясу, пока между ними не образовалось крепление-зубец. Метров через сто тоннель раздвоился: основная часть, по которой шел Том, бежала вперед, но теперь появилась еще одна, направлявшаяся перпендикулярно ей к центру астероида.

– Спарвер, план немного меняется. Пока я не расходую воздух скафандра, хочу исследовать ответвление, которое только что увидел. По-моему, оно уходит глубже основного тоннеля и ведет к тому, что скрыто на астероиде.

– Будьте осторожны.

– Само собой.

Ответвление оказалось намного короче основного тоннеля, по которому префекты спустились от поверхности. Метров через тридцать впереди замаячила стена. Раздираемый осторожностью и любопытством, Дрейфус пробирался вперед, пока не попал в полукруглый зал с тяжелыми стеклянными фацетами. Нашлемный фонарь высвечивал сборные и сварные перегородки между ними. В окна стучался мрак непрогляднее тоннельного, словно раскурочили самое сердце астероида.

«Пустая, совершенно пустая оболочка», – сказал себе изумленный и растерянный Дрейфус.

Полукруглый зал был не просто смотровой площадкой. Один из фацетов оказался не стеклянным, а из полированного серебра, рядом с ним обнаружилась простая панель управления с древними тактильными переключателями. Дрейфус приблизился к панели и изучил ее.

Грубые переключатели предназначались для оператора в скафандре с толстыми перчатками. Большинство сопровождались надписями старомодным каназианским шрифтом. В сокращениях Дрейфус не разобрался, но заметил переключатель, маркированный стилизованным солнцем.

Дрейфус потянулся к переключателю, который поначалу не двигался. «Заело», – с досадой подумал префект. Тут переключатель громко лязгнул и повернулся. Сквозь бронестекло хлынул свет.

Том понял, что ошибся. Выдолбленный астероид Нервал-Лермонтовых не пустовал.

В нем прятали корабль.

– Я нашел кое-что интересное, – сказал Том Спарверу.

– Не пойму одного: за счет чего вы живете, – сказала Талия, когда поезд перевез всю компанию через первую полосу окон Дома Обюссонов. – Не обижайтесь, но я переговорила почти с каждым из вас и сильно озадачена. Вы представительная часть общества, раз выбраны в группу встречающих, но никто из вас не занимается работой, востребованной за пределами Дома Обюссонов. Одна разводит бабочек, другой разбивает сады, третий забавы ради мастерит механических животных.

– Хобби законом не запрещены, – напомнила Пола Тори, дородная любительница бабочек.

– Согласна целиком и полностью. Только хобби не оплатят содержания анклава шестидесяти километров длиной.

– На нижнем полюсе у нас производственный комплекс, – сообщил Келлибо. – Раньше там строили корабли. Изящные, с мономолекулярными корпусами из рубина и изумруда. На полную мощность комплекс не работает уже несколько десятилетий, хотя мелкие анклавы порой заказывают нам узлы и запчасти. В плане эффективности и экономии нам далеко до крупных предприятий Глаза Марко, хотя мы ничего не поднимаем из гравитационного колодца и не платим Блистающему Поясу ввозную пошлину. Это решает наши финансовые проблемы.

– Часть решает, а часть нет, верно? – спросила Талия.

– Мы голосуем, – проговорила Тори.

– Все голосуют, – парировала Талия. – Все, кроме служащих «Доспехов».

– Не все голосуют так, как мы. Тут принципиальная разница. В нашем анклаве восемьсот тысяч жителей, и каждый относится к своему избирательному праву очень и очень серьезно.

– Но ведь еда на тарелках от этого не появится.

– Появится, если голосовать часто и с умом. – Тори пристально смотрела на Талию, а поезд мчался мимо строений, обтекаемой формой и пастельным окрасом напоминающих зефир. – Полагаю, вы, префект «Доспехов», достаточно хорошо знакомы с практикой оценки голосов.

– Если не ошибаюсь, она допускается при определенных обстоятельствах.

– Если не ошибаетесь? – удивленно переспросила Тори. – Разве в таких вопросах вам не полагается быть экспертом?

– Спросите меня о софте или о защите системы голосования – и я займу вас на несколько часов, а обработка голосов – другая тема. Она вне моей компетенции. – Цилиндр с инструментами Талия придерживала коленями, накрыв сложенными замком пальцами. – Расскажите, как голоса обрабатываются в Доме Обюссонов.

– Общеизвестно, что центр голосования фиксирует каждый голос, поданный в любом уголке Блистающего Пояса, – проговорила Тори. – Это как минимум миллион ежесекундных записей за двести лет. Мало кто знает, что порой система обращается к старым записям и изучает сценарии, которые привели к тому или иному результату. Допустим, на Поясе состоялось важное голосование, касающееся каждого. Допустим, существовала угроза и в ответ на нее предлагался комплекс мер от упреждающего удара до полного бездействия. Допустим, большинство населения проголосовало определенным образом. А теперь допустим, голосование вылилось в конкретные действия, в итоге оказавшиеся ошибочными. Центр способен выявлять подобные демократические ошибки. Еще на основе имеющихся данных он может выяснить, кто голосовал иначе. Другим словами, кто принял верное решение, притом что большинство ошиблось.

Талия кивнула: в свое время она об этом читала, но потом эту информацию заслонила более насущная.

– Центр выявляет проголосовавших правильно и всем их будущим голосам придает особую ценность.

– В теории именно так, а на практике куда сложнее. Система постоянно следит за проницательными избирателями и корректирует их ценность. Если они продолжают голосовать мудро, их ценность сохраняется, а то и возрастает. Если же налицо неблагоразумная тенденция, ценность понижается до стандартного значения.

– Почему бы попросту не лишать неблагоразумных избирательного права?

– Это уже не демократия, – ответила Тори. – Шанс исправиться должен быть у каждого.

– Как это влияет на Дом Обюссонов?

– Наши граждане имеют высокую избирательную ценность, куда выше средней по Блистающему Поясу. Это не каприз статистики, а результат кропотливого труда. У меня индекс ценности одна целая девять десятых, то есть каждый мой голос фактически равен двум. Я как два избирателя, голосующих синхронно. Одна целая девять десятых – индекс высокий, но пятьдесят четыре жителя Дома Обюссонов имеют индекс под три. Их проницательность система оценила как сверхъестественную. Для большинства будущее – пересеченная местность, окутанная дымкой меняющихся возможностей. Тройки видят широкий проспект, залитый неоновыми огнями. Есть среди нас и так называемый Четверка, – с благоговением продолжала Тори. – Мы считаем Четверку своим, потому что, по данным системы, он гражданин Дома Обюссонов. Он другим не открывается – наверное, боится, что побьют камнями. Его мудрость как дар и проклятие Кассандры. Тем не менее у него четыре голоса на стомиллионное население. Капля в море.