Ричард Матесон - Невероятный уменьшающийся человек Страница 32

Вдруг он заплакал. Но не так, как случается рыдать отчаявшемуся мужчине. Скотт в тот момент был похож на мальчика — на маленького мальчика, сидящего в холодном, сыром, темном погребе, плачущего от боли, испуга и от того, что потерял всякую надежду на спасение. Измученный, он сидел в чужом неприветливом погребе.

Позже, когда опасность миновала, промерзший до костей Скотт, прихрамывая, поплелся домой.

Измученная, напуганная долгим отсутствием мужа, Лу уложила его спать. Она много раз спрашивала, что же произошло, но Скотт молчал и в ответ только тряс головой. Лицо его ничего не выражало. Маленькая головка шуршала по подушке, медленно двигаясь из стороны в сторону, — и так, казалось, без конца.

Глава 9

Пробуждение принесло с собой мучительное воспоминание о всех болях.

Пересохшее горло саднило так, будто оно представляло собой одну большую ноющую рану. Когда Скотт глотал, лицо искажала гримаса боли. Тихо постанывая, он перевернулся на бок. Разодранный висок лег на ручку отвертки, и от пронзившей его острой боли Скотт окончательно проснулся.

Он чуть приподнялся, но тут же с тяжелым вздохом откинулся назад, почувствовав жгучую боль в растянутых мышцах спины. Глядя на покрытые пылью внутренности водогрея, Скотт думал только об одном: «Уже четверг, и осталось три дня».

Правая нога подрагивала. Колено распухло. Скотт попробовал согнуть ногу и вздрогнул от парализующей боли, сменившей ноющее болезненное ощущение. На мгновение он замер, ожидая, когда боль спадет. Затем ощупал лицо, погладил пальцами шрамы и царапины с запекшейся на них кровью.

Наконец он со стоном резко поднялся на ноги и, дрожа всем телом, оперся руками о черную стену. Как же это его так угораздило всего за несколько дней? За все три месяца, проведенные в погребе, с ним ничего подобного не случалось. Может, виной всему его рост? Может, чем меньше он становится, тем больше опасностей его подстерегает?

Скотт медленно перелез через барьерчик и прошел по металлическому выступу к ножке водогрея. Там он сбил ногой вниз несколько оставшихся крошек печенья и затем медленно, осторожно слез по ножке водогрея на цементную приступку. Здесь его задержало внезапное головокружение. «Четверг... четверг». Язык едва ворочался в пересохшем рту. Очень хотелось пить.

Скотт слез с приступки и заглянул в наперсток. Пусто. А вся вода, пролившаяся на пол, либо высохла, либо просочилась в маленькие дырочки и трещинки. Скотт уныло глядел в темную пасть наперстка. Все это означало, что ему придется бесконечно долго спускаться к другому наперстку, стоящему под баком с водой. Он печально вздохнул и, волоча ноги по полу, поплелся к линейке.

Три седьмых дюйма.

Флегматично — так, словно все шло по плану и грудь не сдавил внезапный порыв отвращения — Скотт оттолкнул от себя линейку, и она со стуком упала на пол. Ему стало тошно от всех этих измерений.

Он направился к огромной пещере, в которой, дребезжа, пыхтел водяной насос. И вдруг остановился, вспомнив о булавке. Ищущий взгляд медленно двинулся по полу. Булавки не было. Скотт подошел к губке и заглянул под нее. Затем под крышку коробки. Нет, как провалилась. Вероятно, великан невзначай откинул булавку куда-то или она вошла по самую головку в подошву одного из его гаргантюанских тапок.

Взгляд Скотта переместился на высокую, как дом, картонку, стоящую под топливным баком. До нее, казалось, были целые мили. Скотт отвернулся. Нет, не пойдет он туда за другой булавкой. «Мне все равно, это уже не важно, будь что будет», — подумал он и снова двинулся к водяному насосу.

Скотт пришел к выводу, что существует еще один уровень — ниже того, на котором человек либо смеется, либо ломается; что существует еще одна ступенька вниз — к полному безразличию. Он дошел до этого уровня. Ни о чем теперь не беспокоился. Все, что выходило за рамки простых физиологических потребностей, уже его не интересовало.

Проходя под гигантскими ножками дерева с одеждой, Скотт посмотрел на верх скалы. «Интересно, — думал он, — там паук или нет? Возможно, эта гадина вцепилась своими семью ногами в паутину и спит там или дожевывает убитого жука... Я сам мог оказаться на месте этого жука». Вздрогнув, Скотт начал озираться. Он никогда не сможет смириться с существованием паука, каким бы подавленным ни был его дух. Это просто невозможно. Ужас и отвращение к гадине слишком глубоко пустили корни в его душе. И лучше всего вообще не думать обо всем этом. Лучше не думать о том, что сегодня паук уже будет ростом с него, с телом, как три его тела, и с ногами длинными и черными, толщиной с его ноги.

Скотт подошел к краю обрыва и посмотрел вниз, в огромный каньон-пещеру. Стоит ли игра свеч? Может быть, лучше вообще забыть про воду? Пересохшим горлом было больно глотать. Нет, вода — это не то, о чем можно забыть. Тряся головой, как сокрушающийся старик, Скотт встал на колени и перегнулся через край. Затем стал медленно спускаться по нитке. Пятьдесят футов два дня назад. Сегодня, возможно, все семьдесят пять. А завтра?

Что, если паук поджидает его внизу? Об этом даже помыслить страшно. Он продолжал спускаться, уже не в силах остановиться, стараясь не думать о том, как будет забираться наверх. Почему у него не хватило предусмотрительности завязать на нитке на равных расстояниях друг от друга узлы? Сделай он это — и было бы много легче заползать наверх. По крайней мере, он не калечил бы так о стену свои пальцы, теперь такие маленькие.

Сандалии наконец коснулись пола, и Скотт выпустил из рук служившую ему веревкой нитку.

Наперсток высился перед Скоттом гигантской цистерной, край которой находился в добрых шести футах над его головой. Если бы вода лилась через край, Скотт мог бы ловить ее пригоршнями. К сожалению, воды в наперстке было не так много, а это значило, что ему придется лезть на самый верх. Но как? Стенки наперстка, хоть и покрытые выступами, похожими на чашечки, были гладки и имели, хоть и небольшой, обратный наклон. Пытаясь опрокинуть наперсток, Скотт толкнул его, но тот под тяжестью наполнявшей его воды даже не шелохнулся. В глазах Скотта застыло отчаяние.

Нитка! Скотт, прихрамывая, медленно вернулся к стене, поднял тяжелый конец нитки и двинулся обратно. Нитка натянулась, и все же чуть-чуть не доставала до наперстка. Скотт отпустил нитку, и она поползла по полу назад, к стене.

Он толкнул наперсток еще раз. Опустил руки. Слишком уж тяжел. Бесполезно. Скотт снова пошел к нитке. «Бесполезно, — вертелось у него в голове. — Я просто перестану об этом думать. Я все равно умру — так что за дело? Я умру. К чему суетиться?» Лицо у него при этом было мученическое.

Скотт остановился, яростно кусая губы. «Нет, это все старая песня. Это как-то по-детски выходит: „Я проучу весь свет своей смертью“». Ему нужна вода. Она сейчас есть только в этом наперстке. Либо он доберется до нее, либо погибнет, причем никому от этого не станет ни тепло, ни холодно.