Рэй Брэдбери - Сборник 13 КОШКИНА ПИЖАМА Страница 32

– Нет, – сказала она.

– Который час? – шепнула я, немного подождав.

– Два часа.

– Кажется, они не придут, – печально сказала я.

– Нам тоже так кажется, – отозвались сестры.

Мы слушали свое тихое дыхание, наполнявшее комнату. Вся ночь до рассвета была безмолвна.

«Чай вдвоем…» – напевал отец, наливая себе утренний напиток. Он посмеивался и похлопывал себя по спине.

– Ха-ха-ха, – произнес он.

– Папа счастлив, – сказала Энн матери.

– Да, дорогая.

– Даже несмотря на ядовитый плющ.

– Вопреки ему, – вставил папа, смеясь. – Я волшебник. Я экзорцист!

– Кто?

– Э-к-з-о-р-ц-и-с-т, – по буквам произнес он. – Тебе чаю, мама?

Мы с Генриеттой помчались в нашу библиотеку, в то время как Энн играла во дворе.

– Эк-зор-цист, – прочла я. – Вот, нашла! – И подчеркнула слово. – «Тот, кто истребляет духов».

– Истрепляет их по ниточкам? – удивленно переспросила Генриетта.

– Да нет же, глупенькая, истреблять. То есть «прогонять, избавляться от них».

– Убивать? – жалобно спросила Генриетта.

Пораженные догадкой, мы обе уставились в книгу.

– Значит, папа убил наших призраков? – спросила Генриетта, и глаза ее наполнились слезами.

– Не может быть, чтобы он совершил такую подлость.

Полчаса мы сидели в оцепенении, ощущая прилив холода и пустоты. Наконец в дом вошла Энн, почесывая руки.

– Я нашла место, где папа раздобыл ядовитый плющ, – объявила она. – Хотите узнать, где?

– Где? – спросили мы, помолчав.

– На склоне под нашим окном, – сказала Энн. – Там полно всяких ядовитых плющей, которых раньше там никогда не было!

Я медленно закрыла книгу.

– Пойдем, посмотрим.

Мы стояли на склоне, и повсюду валялись стебли ядовитого плюща, все сорванные, все без корней. Кто-то нарвал их в лесу и притащил сюда, на склон – огромные корзины плюща – и разбросал повсюду.

– Ох, – вздохнула Генриетта.

Мы все разом вспомнили раздувшееся лицо и руки отца.

– Но призраки, – прошептала я. – Разве может ядовитый плющ изгонять призраков?

– Видела, что он сделал с папой?

Мы все закивали.

– Тс-с-с, – сказала я, прижав палец к губам. – Всем раздобыть перчатки. Когда стемнеет, мы все здесь уберем. Изгоним экзорциста.

– Ура! – сказали все.

Погасли огни, и летняя ночь была тиха и пронизана сладким запахом цветов. Мы ждали, лежа в кроватях, и наши глаза сверкали, как лисьи зрачки в темном подвале.

– Девять часов, – прошептала Энн.

– Девять тридцать, – через некоторое время произнесла она.

– Надеюсь, они придут, – сказала Генриетта. – После всего того, что мы сделали.

– Тссс, слушай!

Мы сели на кроватях.

Оттуда, с залитых лунным светом лугов, донесся какой-то шепот и шорох, словно летний ветер ворошил все травы и звезды на небе. Послышался треск и негромкий смех; мягкими, неслышными шагами мы побежали к окнам, чтобы, сгрудившись вместе, застыть в ожидании ужаса, и в это время на травяной склон обрушился ливень дьявольских искр и две неясные тени проникли сквозь плотный заслон кустарника.

– О, – закричали мы, бросаясь друг другу в объятья и дрожа. – Они вернулись, они вернулись!

– Если бы папа знал!

– Но он же не знает! Тс-с-с!

Ночь шептала и хохотала, металась трава. Мы долго стояли так, а потом Энн сказала:

– Я иду туда.

– Что?

– Я хочу узнать.

Энн собралась уходить.

– Но они могут убить тебя!

– Я иду.

– Но там призраки, Энн!

Мы слышали шаги ее ног, слетающих по ступеням, слышали, как она потихоньку открыла дверь дома. Мы приникли к окну. Энн в своей ночной рубашке, как бархатный мотылек, порхнула через двор. «Боже, храни ее», – молилась я. Ибо она, прокравшись во тьме, была уже совсем рядом с призраками.

– Ах! – вскрикнула Энн.

Потом послышалось еще несколько криков. Мы с Генриеттой ахнули. Энн бегом пронеслась по двору, но дверью не хлопнула. Призраки умчались, словно подхваченные ветром, за холм и в мгновение скрылись из вида.

– Ну вот, посмотри, что ты наделала! – закричала Генриетта, когда Энн вошла в комнату.

– Ни слова! – огрызнулась Энн. – О, это ужасно!

Она решительно подошла к окну и хотела рывком опустить раму. Я ее остановила.

– Что с тобой? – спросила я.

– Призраки, – всхлипнула она то ли сердито, то ли грустно. – Они ушли навсегда. Папа распугал их. А сегодня знаете, кто там был? Знаете?

– Кто?

– Двое людей, – прокричала Энн, и слезы катились по ее щекам. – Непристойная парочка, мужчина и женщина!

– О, – простонали мы.

– Призраков больше не будет, – сказала Энн. – О, я ненавижу папу!

И весь остаток того лета, лунными вечерами, когда дул ветер и белые фигуры двигались в сумраке лугов, мы, три девчонки, делали именно то, что сделали в тот последний вечер. Мы вставали с постели, тихо проходили через комнату и с грохотом захлопывали окно, чтобы не слышать этих непристойных людей, а потом возвращались в свои кровати, закрывали глаза и грезили о тех днях, когда над лугами носились призраки, о тех счастливых временах, когда папа еще ничего не разрушил.

В ПАРИЖ, СКОРЕЙ В ПАРИЖ!8

– Скажи, Альма, когда мы в последний раз были в Париже? – спросил он.

– Господи, Карл, – удивилась Альма, – ты что, не помнишь? Всего два года назад.

– Ах, да, – сказал Карл и записал в блокноте. – В две тысячи втором. – Он снова поднял глаза. – А перед этим, Альма?

– В две тысячи первом, разумеется.

– Да, да, в две тысячи первом. А до этого был двухтысячный.

– Как можно забыть Миллениум?

– На самом деле это был еще не Миллениум.

– Люди не могут ждать. Они отпраздновали годом раньше.

– Ах, этот праздник годом раньше, ах, этот Париж. В двухтысячном.

Он снова записал.

Она бегло взглянула в его блокнот и наклонилась вперед.

– Что это ты делаешь?

– Вспоминаю, воскрешаю в памяти Париж. Сколько раз мы там были.

– Как мило.

Она с улыбкой откинулась в кресле.

– Не обязательно. Где мы были в девяносто девятом? Кажется, я припоминаю…

– Свадьба Джейн. Выпускной у Сэма. Тот год мы пропустили.

– Пропустили Париж в девяносто девятом. Надо же.

Он вычеркнул строку против этой даты.

– Мы были там в девяносто восьмом, девяносто седьмом, девяносто шестом.

Она трижды кивнула.

Он продолжал перечислять годы, пока не дошел до восемьдесят третьего.

Она продолжала кивать.

Он записал даты, затем долгое время глядел на свои записи.

Затем внес какие-то уточнения и приписал несколько замечаний против некоторых дат, после чего какое-то время сидел в задумчивости.