Светлана Новикова - Оранжевое небо Страница 32

А кому-то не все равно. И все-таки они тоже уходят. Или ты почему-то уходишь от них. Спохватишься, бросишься вдогонку, а куда бежать? Сколько позади осталось поворотов! За которым потерялась ОНА? Мечешься туда-сюда, плутаешь в незнакомых кварталах, случайно заворачиваешь в какой-нибудь глухой проулок и видишь - стоит она. В руках у тебя голубые тюльпаны. Она поднимает глаза - тюльпаны тают. Она была права. Эти цветы слишком хрупкие.

С рук стекают тяжелые капли. Руки мерзнут. Я тоже. Мне холодно. Я весь продрог. Жизнь капает. Жизнь течет. Вокруг туман и промозглая сырость. Это и есть течение жизни? Как говорили древние: все течет, все изменяется. Все течет, а что меняется? В тебе, в человеке?

Скажи, Антифонт, что есть жизнь?

Молчит. Исчез. Я зову его который день, а он не идет. Мне без него страшно. Холодно. Темно. Абсурдно. Люди, ну хоть вы скажите мне! Слышите? Слышат. Вон идет сестра со шприцем. Она ответит: "Жизнь есть способ существования белковых тел". И сделает мне инъекцию. Мой организм воспрянет всем наличным составом белков, чтобы исправно продолжать процессы ассимиляции и диссимиляции. Это главное. Все остальное - рост, раздражимость, размножение, пение, пляски, культурные и некультурные потребности - все это есть производное от них, от ассимиляции и диссимиляции. Что амеба одноклеточная, что ты, философ многоклеточный, заняты вы одним и тем же делом. Ибо - живете!

Сестричка, милая, не коли меня! Надоело мне все это, как птичке фениксу: ее сжигают, а она возрождается. А на фига? Все равно ведь опять сожгут. Сколько ни толкуй им, что она не простая птичка, а волшебная, все равно не поверят. Чтобы убедиться, им надо сначала сжечь. И пылают на кострах сердца Жанны д,Арк, Кампанеллы, Сервантеса, Шуберта, Лермонтова, Модильяни. Дурная слава Герострата не остановит руки чиновника, подписывающего накладную на дрова и спички. А исполнитель приказа будет свят в своей простоте, как одноклеточная амеба.

Девчушку шестилетнюю, сестренку мою двоюродную, сожгли. Набили избу битком старухами с детьми, заколотили окна, обложили сеном, плеснули керосина и подожгли. И стояли, любовались, многоклеточные. Слушали страшные вопли соотечественники Баха и Моцарта. Не вынесли этих воплей Стефан Цвейг и его жена и покончили с собой. А каратели по-прежнему ассимилируют и диссимилируют. И имеют наглость писать мемуары. Раз читают, почему не писать? А обывателю интересно. Он приобщается к истории. "У меня есть неизвестная фотография Геббельса, не видали? Зажигательный был оратор!" Будь она проклята, святая простота. "Джон, осторожнее! Ты обжег меня своей сигаретой. Как больно! Надо чем-то смазать".

Смажьте. Замажьте. Закрасьте. Что не поддается, завесьте тряпочкой, плакатом, рекламным щитом. И фильмов наших про войну не покупайте. И романов про войну не переводите. Зачем, раз скучно? И мы тоже не будем печатать то, что массам скучно. Или непонятно. Или не там щекочет. Люди повсюду одинаковые. Им подавай всегда что-нибудь приятное. Зато так легко управлять теми, кто любит одно приятное. Они в упор не видят неприятное, лишь бы оно не коснулось лично их. Их раздражают назойливые пророки. Вообще чего им от нас надо? Охота выпендриться? А мы при чем? Нам жить надо ассимилировать и диссимилировать. Да, а на десерт обязательно ананасы в шампанском. Или...

- Билеты на Рихтера? Есть. А что? Ты с крыши съехал? За кого ты просишь? Будет сидеть рядом и чавкать музыкой! Этого мне еще не хватало. Рихтер будет играть "Лунную", а этот тип будет жевать ее, как жареную куропатку. Музыку он любит! Любит, только брюхом. Он все любит брюхом. Все для него - порционное блюдо, изготовленное лично для его желудка. Ходит всюду - и жует, жует. Все подряд. Ненавижу я этих интеллектуальных гурманов. И не проси.

- Чего ты на него так взъелся? Тяжелый ты человек, Инкьетусов.

- А ты дурак.

- Да?

- Да. Ты погляди только, как он ходит.

- Ну, знаешь... По походке судить о человеке!

- Она его определяет, выдает с головой. Так ходят благополучные, достигшие.

- Но он-то чего особого достиг? Пока такой же, как мы с тобой, рядовой архитектор.

- Но он достигнет, вот увидишь. Потому что благополучие - это не наши завоевания в жизни, не итог, а наоборот, это исходная точка. Это его жизненная позиция, способ мышления, мироощущение. Для него архитектура - не способ самовыражения, самоотдачи, даже не работа, для него она - способ достичь! Положения в обществе, материальных благ, ну и чего там еще им надо, чтобы купаться в довольстве?

- Вроде бы ничего и не надо.

- Вот именно. Всего-то ничего. А для них это все, предел мечтаний. Знаешь, как Элина его называет? Хронический удачник.

- Да? Однако с нею он был не очень-то удачлив.

- То есть? Он что, обхаживал ее?

- Как, ты не знал? Извини, я думал, она тебе говорила.

- Я ничего не знаю. Вот гусь! И тут хотел урвать. Ну, и что?

- Да я тоже ничего не знаю. Слыхал только, что она дала ему отставку.

Да, было такое дело. Вернее, свидание было. Только Инкьетусову незачем было про это знать. Мы с ним тогда были едва знакомы. Он пришел, принес статью для нашего журнала. Ее одобрили, поставили в номер. А этот гурман принес свою, и ему непременно надо было, чтобы его статья прошла раньше. А поскольку от меня кое-что зависело, он принялся меня обхаживать. Конечно, по-мужски. Это же очень льстит женщине. Особенно если она не очень-то хороша собой, не очень молода, и вообще... вряд ли имела таких респектабельных поклонников. В общем, он - будто заинтересовался мною, а я - будто не раскусила, будто польщена, будто ох-ах как возжаждала. И взяла и пригласила его как-то к себе домой. "Приходите, посидим, у меня много альбомов по современному искусству". Чтобы вроде соблюсти приличия. А так-то - конечно, слепому ясно. Он и раскатился - показать мне свое искусство. Принес цветочки, конфеты, бутылку хванчкары. Все было жутко галантно с его стороны. А с моей... Ух, он даже никак не мог взять в толк, что это такое? Я его отвергаю? Я! Его! Он не сконфузился, не растерялся, он просто остолбенел. Вот тут я его и высекла. Это было красиво, как стихотворение в прозе. В житейской прозе.

...Не ожидали? Я понимаю. Очень уж для вас это ни с того, ни с сего. Человек благородно все обставил, честно старался, будто для кинозвезды какой, новый галстук надел, брюки отгладил - и нате вам, осечка. К чему столько иронии? А что остается? Надо же как-то разрядить обстановку. Ситуация, согласитесь, несколько неловкая - для вас. Я-то знала, на что иду. А вы? Пришли к женщине с самыми лучшими намерениями, хотели сделать ей приятное и вдруг, вместо благодарности - такой грубый отпор.

Уйти? Как хотите. Я не гоню. Все-таки поздно и дождь. Оставайтесь. Хуже, чем было, уже не будет. И потом вам же охота все-таки понять - в чем дело? Вот и давайте поговорим откровенно, как люди одного пола, без всяких этих галантерейностей. Я сейчас чаю согрею, попьем, поболтаем. Глядишь, и злость ваша остынет.