Андрей Дашков - Собиратель костей Страница 32

Фигуры, расставленные в саду, изменили своё положение. Госпожа Анархия воздела кверху окровавленные руки, и теперь ветер срывал с них тяжёлые багровые капли. Этот кровавый дождь забрызгал качели и платье цвета невинности. А из глаз Чёрной Вдовы потекли кровавые слезы…

Собравшиеся монахини завыли, будто стая голодных волков. Озноб охватил меня. И не важно, какой был сезон, – я вдруг оказался в самом сердце ледяной зимы…

Старуха снова появилась из коттеджа. Из её рта текла чёрная жижа, пахнувшая гниющим мясом. Это были разложившиеся человеческие внутренности. Тем не менее существо двигалось, на ходу превращаясь во что-то неописуемое. Зрачки исчезли. Вместо них по бельмам расползлись пятна грязно-свинцового оттенка. Волосы осыпались, будто седые перья. Кожа на лице лопнула по линиям морщин; на какое-то мгновение возникла раздвигающаяся и почти красивая маска, составленная из фрагментов человеческого лица – извращённый витраж в одиночной камере преисподней с видом на застывшее озеро, – а сквозь него пробилось гнилостное зеленоватое сияние пленённого близнеца луны.

Потом из щелей хлынули потоки червей; они исчезали под одеждой, их клубки вспухали бугристыми опухолями. У существа появился колышущийся горб, принудивший его изогнуться дугой. При этом то, что осталось от головы, почти коснулось дощатого пола веранды. Последний фрагмент отвалился, обнажив срез шеи – просто дыру, через которую высыпалось и вытекало все лишнее.

Но теперь мой взгляд был прикован к горбу. Он рос, разбухал и, увеличиваясь в размерах, прорывал спеленавшую его ткань. Под нею обнаружилась розовая младенческая кожа, которая затем тоже лопнула и сползла увядшими лоскутами. Следующим было грубое полотно савана, успевшее истлеть на моих глазах. Наконец возник пузырь из эластичной плёнки, удерживавший внутри себя того, кто бился в агонии. Или стремился выбраться на свет, в мир живых?

Младенец без лица! Под окровавленным покровом угадывались только его смазанные контуры. Кажется, он предпринимал тщетные попытки сделать первый вдох.

(Моя мать когда-то рассказала мне, что я родился с плёнкой на голове, с тем, что глупцы называли «маской дьявола». И чуть не задохнулся, пока одна из повитух не догадалась ПРОКУСИТЬ плёнку зубами. Мать скрыла это от отца. Я считался «счастливчиком», которому с рождения забронировано место в секте. Но отец ненавидел чакланов…)

На несколько мгновений «младенец» застыл, превратившись в мраморное изваяние, торчащее над мрачным надгробием; затем и оно раскололось, открыв смрадную вертикальную могилу с верхней половиной гроба, приближавшуюся ко мне на двух получеловеческих ногах (с пальцев была содрана плоть, и торчали нагие кости, издававшие тот самый стук). Это выглядело так, будто голую старуху засунули до бёдер в огромную мясорубку и она все ещё двигалась, как курица с отрубленной головой.

В ходячей могиле был некто, замурованный заживо. Человек внутри каменного мешка, обитатель магического футляра. Один безумный факир утверждал, что настоящие инструменты магии требовали и настоящих жертв. Это же касалось и оружия. Нет ничего «ритуального», нет ритуала в чистом виде. Любой культ умирает без пищи. Люди должны подкармливать свою веру, чтобы вера могла жить.

И КОГО же «скормил» я своему тёмному божеству?

Могила растворилась в едкой кислоте памяти.

В сумеречном свете передо мной появилось лицо Эрики, искажённое мукой. Но не только мукой. Её открытый рот был забит рыхлой землёй, вместо волос на темени торчали пучки сухой травы, а из каждой глазницы выглядывала мордочка голого и слепого крысеныша. Трудно узнать такое «лицо», скажете вы? От него мало что осталось? Иногда хватает гораздо меньшего…

На этот раз все получилось само собой; времени на раздумья не было. Чёрная волна опередила новый паралич страха, лишила меня зрения, но зато я нащупал в абсолютной тьме липкие формы другой, слегка смещённой реальности, в которой обитали ХИМЕРЫ и ДОХЛЯКИ. Мозг превратился в кусок ветхой ткани, распускаемой на тысячи нитей, которые тянулись в ужасную НЕ-пустоту; по нему сновал челнок неуправляемой воли и заштопывал самые большие прорехи, делавшие уязвимым моего потустороннего двойника – тень в тени, чёрное на чёрном, дыра в дыре…

Я назвал формы липкими, потому что они приставали к моим мыслям. Каждую можно было «зацепить» и «потянуть» куда угодно, лепить из них кошмары и чудовищ, ангелов и сладкие сны. Я мог вытащить из клоаки до-бытия любой ужас и послать его в любое место мира, хоть на далёкие звезды, но это было бессмысленно: там не нашлось никого, похожего на людей.

Одновременно с приливом Силы на меня обрушилось понимание истинных масштабов затерянности планеты и степени моего одиночества; Вселенная подавляла, словно сопротивлялась пронизавшему её и размазанному по ней призраку нового сознания. Раздавленное, растворённое, оно стало изнанкой, обращённой к «внутренностям» сверхсущества, и я вдруг почувствовал: все вокруг – живое.

В этом обманчиво «голом» космосе было даже слишком много жизни! Что делать ничтожному человечишке, когда на него накатывает подобное – будто в кошмаре, где оживают даже камни, – но все оказалось в тысячу раз насыщеннее? Что делать, если повсюду поджидает жизнь – чуждая, непостижимая, неуловимая, равнодушная или враждебная, протекающая за пределами всякой мыслимой эволюции; жизнь, лежащая в основе вещей, ставшая пространством-временем и сделавшая материю самым призрачным из своих творений?..

Я был одновременно охотником и жертвой в диком лесу воплотившихся грёз, и ещё заблудившимся ребёнком, и листом, трепетавшим в голодной глотке ветра, и эхом восторженного крика, уносимым звёздным отливом… Присутствие гигантской, но неразличимой тени Габриэля ощущалось постоянно. И в отличие от меня он был гораздо глубже укоренён в том жутком и далеко не первозданном хаосе, который находился за гранью обычного человеческого восприятия и крался за каждым из нас, чтобы в удобный момент ЗАБРАТЬ у жизни. Чёрный великан, чёрная звезда, чёрный спрут… Руки, лучи, щупальца – что там ещё у него было? – он хватал ими ХИМЕР и двигал тенями умерших.

Но мертвы были лишь тела в нашем мире. Я начал улавливать, постигать нутром пока только самые примитивные принципы зловещей и чудовищной механики, запущенной чакланами или истинными собирателями костей, – механики, позволявшей заново «одеть» бесформенную потустороннюю сущность на кости её человеческого предка (наверное, не последнюю роль тут играло кровное родство – что-то наподобие совместимости тканей – но это лишь слабая аналогия). Может быть, в этом и состояла цель непрекращавшейся охоты за останками?