Дмитрий Янковский - Нелинейная зависимость Страница 33

— Что, больно? — услышал Андрей как сквозь вату.

Кивнул.

— Сейчас мы тебе укольчик… — Это голос Галины, низкий грудной.

Влажно хлопнул пневмоинъектор, тонкой струйкой ударив в плечо. Легче не стало, только мир стал более ощутимым — вместе с болью.

— Сейчас все пройдет, — ласково ворковала Галина. — Будет хорошо. Хорошо. Хорошо. Хорошо…

Голос не утихал, будто звук вместе с Андреем закатали в консервную банку.

Боль выступила грязью на коже, подсохла коркой, растрескалась и начала отпадать кусками. Андрей зажмурился изо всех сил, уже понимая, что надвигающаяся тишина вот-вот обрушится, завертит и потянет за собой в неведомые глубины. Так и случилось — тело замерло перед первым мигом падения и рухнуло осязаемо до тошноты, до страха разбиться. Но вскоре ужас растворился вместе с болью, а сердце наполнилось нарастающим восторгом полета. Мир сделался красным, сухим и жарким. Без дна.

Оранжевые собаки в небе питались болью, слизывали ее, выкусывали, словно блох, — наконец съели всю и исчезли сами. Остался только красный шершавый жар — спокойный и неподвижный. Время замерло вместе с мыслями.

— Он еще спит… — сурово бубнила санитарка. — Доктор назначил ему покой.

— У меня для него хорошие новости, — сопротивлялся Пашкин голос.

— Мне не велено, вот и не пущу…

Красные собаки снова принялись лизать ему ноги.

За окном стрекотали сверчки. Два или три — по звуку понять невозможно. Андрей распахнул глаза и несколько раз моргнул, пытаясь избавиться от ощущения сухости под веками. В коридоре за дверью горел свет, тонким лезвием прорезая полумрак уснувшей палаты. Еле слышно играл приемник на посту медсестры — «Регги Стэн», года три этой песенке.

Спать не хотелось, а тело почти не болело, было хорошо и уютно в этом новом, изменившемся мире. Только очень хотелось пить. Немыслимо.

— Сестра… — прошептал Андрей, ощущая язык шершавым камнем во рту из пересохшей глины. — Э-э-э…

Шевелить языком было так же неприятно, как драть ногтями лист шифера.

— Э-э-э…

Звук приемника на столе медсестры не давал ей услышать сочившийся из палаты слабый голос. Андрей попробовал встать и тут же разглядел на тумбочке стакан воды. Прозрачная влага наполняла его до краев, на тонком стекле играли светом крупные капельки.

Кадык коротко дернулся, Андрей сглотнул несуществующую слюну. Он впервые после аварии попробовал осознанно шевельнуть рукой, и это оказалось гораздо проще и безболезненнее, чем он ожидал. Рука как рука. Ну в бинтах… Это мелочи. Главное, кисти свободны.

Андрей осторожно повернулся на бок и потянулся к стакану, дрожащие пальцы обхватили стекло, прямо сквозь него впитывая живительную прохладу. Губы коснулись кромки. Глоток. Еще, еще… Андрей закашлялся и аккуратно поставил стакан. Сердце колотилось судорожными рывками, пальцы никак не могли унять дрожь. Язык отмок и быстро превращался в то, чем и должен быть. От неожиданной прохлады слегка заломило лоб.

Андрей взял стакан уже намного спокойнее, допил до дна. Хорошо. Замечательно. Великолепно. Подумалось, что каждая капля воды содержит в себе силу жизни, которая из нее родилась. Видимо, так и есть. Кровь легче побежала по жилам, и сердце успокоенно забилось под ребрами.

Попытка сесть тоже удалась.

За окном светился огнями город — несколько широких многоэтажек напоминали панель огромного компьютера, из тех доисторических монстров, которые загружались еще с перфолент. Вспомнились строчки Галича:

А она работает безропотно,Огоньки на пульте обтекаемом…

Андрей помотал головой, отгоняя странное наваждение, но оно не ушло. Над крышами многоэтажек вздымалась недостроенная километровая башня Торгового комплекса на Манежной, рассекая светлую летнюю ночь черным штыком. Окна ближних многоэтажек — темные и освещенные — складывались в замысловатый рисунок. Андрей сосчитал этажи и едва не рассмеялся — тридцать два. В принципе можно разложить на цифровой код. Ради смеха.

— Ну что же ты, горе луковое… — раздался за спиной голос санитарки. — Ложись давай, неуемный.

Андрей обернулся и послушно лег на спину.

— Набегаешься еще… — Санитарка прикрыла его простыней. — Спи.

Андрей закрыл глаза, но перед мысленным взором все еще светились огни на панелях многоэтажек. У ног терпеливо сидели красные собаки.

Глава 8

Утром Андрей распахнул веки и увидел над собой лицо Галины.

— С добрым утром, — улыбнулась она, записала температуру в блокнотик и отклеила с его лба градусник.

— Сколько времени? — сухими губами шепнул он.

— Шесть утра.

— Можно воды?

— Да вот же стакан, на тумбочке. — Галина мотнула головой. — Ты пей, я его еще наполню.

Андрей уже гораздо смелее приподнялся на локте и отпил из стакана.

— Боли ночью не мучили? — поинтересовалась она.

— Нет. Только в голове было очень странно.

— Это нормально. Сегодня ночью можно будет обойтись без укола, я вчера наложила заживляющую мазь на бинты.

— Спасибо.

Галина загадочно улыбнулась и пошла ставить градусник дяде Коле.

«Какая она… — подумал Андрей. — Может, была бы симпатичной, если бы не такая большая масса. Лицо вполне себе ничего».

Он представил ее обнаженной выше пояса, задержав мысленный взор на огромных грудях. Интересно, это тоже одна из бесчисленных масок его сверхженщины? Грубая до искренности. Женщина как она есть — голая плоть. Без прикрас и удручающих намеков на ум и свободу воли. Функциональное совершенство.

Андрей уснул, и ему приснилось море, а в нем обнаженные женщины — все как Галина. Они были бы похожи на стадо играющих моржей, если бы не ярко-белая кожа. Далеко в море выдавался бетонный пирс, Андрей убегал по нему все дальше и дальше от берега, а ветер крепчал и рвал пену с верхушек волн. Посреди пирса лежало тело в одежде. Сначала Андрей принял обширное пятно за воду, стекающую с намокшей ткани, но, подойдя ближе, понял — кровь. И снова узнал в лежащей Алену. Ему стало так грустно, что он не смог больше сделать ни шагу, сел на край пирса, заплакал и сразу проснулся.

Санитарка разносила завтрак.

— Ну вот… — Она поставила на тумбочку тарелку с жиденьким пюре и стакан с чаем. — Я же говорила, скоро доктор сменит диету.

Андрей сел и жадно схватил ложку. Сделал глоток. Разведенный картофельный порошок показался отменным деликатесом, а разбавленный чай почти без сахара — вкуснее всех вин, какие он пробовал.

В это утро поел и дядя Коля — депрессия депрессией, но голод тоже штука серьезная. А вот Володя казался еще угрюмее обычного, после завтрака отвернулся к стене и не произнес ни слова.