Дмитрий Перовский - Конкурс-семинар Креатив: Безумные миры Страница 33

— Так в себе что? — усомнился Анатолий, а потом зевнул, испустил клок тумана… — В себе, оно, конечно — если путем поискать…

А Зинка фыркнула и объявила, что в шестьдесят третьем году она была на море, да.

— Винище все хлещут, — заметила она с осуждением. — Денег не напасешься.

Маленький Алколоид пожал плечами.

— Что сделано, то сделано, — сказал он. — А Великое Делание имеет тройную цель. (жильцы квартиры номер девять молча внимали). В мире материальном — преобразование металлов, доведение их до золота… а также, — поколебавшись, добавил Алколоид, — создание гомункула — идеального существа. В микрокосме, — продолжал он далее, — моральное совершенствование человека. («Типа Дома отдыха», — вставил Анатолий и с хрустом погасил зевок). Ну а в мире высшем — созерцание Божества во славе.

— А они, — наябедничала Зинка, — в Бога-то не веруют.

— Неважно, — вздохнул Алколоид, чудесное порождение квартиры номер девять. — Дело сделано. Атанор живет и дышит. Из недр Земли выросла Золотая Лестница и соединяет пропасти мира с голубым небесным металлом. СТУПАЙТЕ! ВАС ЖДУТ!

Вот и всё. Девятая квартира опустела. Там и прежде мало пахло жильем — а теперь дух пустыни окончательно победил жизнь.

Исчезли крикливая Зина и Анатолий — жилец с фиолетовыми разводами на вчерашней физиономии; пропал, будто растворился в воздухе, голубоглазый охламон Вася, который как-то, запнувшись о порог, сломал еще вполне годную люстру… Как? Неизвестно. Поскольку росту в Ваське было немного, до люстры, во всяком случае, он никак не дотягивался… Не вернулся в квартиру и молчаливый Игорь Северянин, человек с лицом холодным и равнодушным, точно у мушкетера Атоса перед самой дуэлью… Но главное — исчезло оно, чудесное дитя, — то самое, что само собой вылепилось из паров, ароматов, вони, мусора, обрывков темной да и светлой материи; из неистребимого алкогольного духа девятой квартиры; исчез маленький Алколоид, удалился в свои Высшие сферы в поисках Высшего знания и увел за собой бедолаг-жильцов…

Квартира номер девять, Печь Великого Делания, атанор теперь пуста.

— Допились, — говорят о чудесном явлении другие жильцы. — Допились до галлюцинаций.

Что ж, до галлюцинаций — может, так оно и есть… Но до полного, абсолютного, прекрасного самоуничтожения?

Вопрос, достойный Парацельса.

Игорь Бадаев

Триплет

Он медленно брёл вверх по переулку. Вода ревущим потоком тянула его вниз к реке, а он крепко опирался о склонившиеся к нему стены. Заляпанный чёрный зонт висел на его локте, омывая остриё в мутном потоке, постукивая по ноге. Кровавый след за ним легко растворялся в этой грязной жиже городского дождя.

Справа от него проплыла дохлая собака; задержавшись на мгновение в омуте у водосточной трубы на тротуаре, она перевалила через почерневшую цветочную клумбу и вновь понеслась вниз. На её хвосте был огромный красный бант.

Узкая улица убегала далеко вперёд: можно было протянуть руку вправо и, держась за оконные решётки, пробираться всё выше и выше.

«Главное не напороться на безумцев с электрозащитой». Горожане пропускали ток по периметру жилья. Иногда вешали об этом предупредительные таблички. Но чаще не вешали. «Преступники должны умирать сразу, при мысли о преступлении».

Справа показался первый сухой поворот. Можно было остановиться на время — переждать этот бесконечный дождь. Говорят, не стоит выходить на улицу с зонтом в ясную погоду. Если просто выйдешь, он, может, и не понадобится, но если этим зонтом кого-нибудь пришибёшь, то тебя точно попытаются смыть с лица этого мира. Надо было прятаться… Но… но надо было бежать.

Для Макнили — это было незнакомое чувство.

На следующий день он должен был вернуться. Ему предстояло прийти на набережную и осматривать эти трупы уже в качестве копа.

Он хотел всего лишь понять. Понять: зачем эти чёртовы шары? почему трое? Зачем, в конце концов, сваливать жертв вместе?

Когда он вышел из машины, Уиллер уже стоял над телами. Полицейский крутил в руке и упорно всматривался в бильярдный шар — «жёлтую девятку».

— Как чисто вокруг, — заметил Макнили. Ни крови, в которую он так по-детски вчера боялся ступить, ни прочего мусора, присущего городской набережной. Сами тела сбились в кучу под ограждением, снесённые вчерашним бесконечным потоком воды. Макнили вспомнил: накануне небо словно прогневилось на него; стоило ему отойти шагов на десять от трупов, обтирая кончик своего хитрого зонта, как снова прогремел гром, и на голову обрушился гнев божий: ливень, град и молнии.

Из-под груды виднелся обвязанный красным бантиком собачий хвост.

— Если бы дожди всегда шли после убийств, а не до, то наши улицы были бы намного чище! — обронил Уиллер. Только сейчас Макнили заметил, что старый коп за ним внимательно наблюдает.

— Борис, — попытался разрядить обстановку Макнили, — а собачку тоже наш мальчик хлопнул?

Борис поднял глаза:

— Как ты по хвосту узнал, что это собака? А если это была шутка, откуда ты узнал, что маньяк не трогает собак? И как ты думаешь, стал бы маньяк оставлять на месте преступления этот шар?

У детектива запершило в горле, но он старался не подать вида. Уиллер сунул ему в руку «жёлтую девятку», и с такой глубокой старческой укоризной глянул поверх его головы, что Макнили моментально осел. «Сдулся, — пронеслось в его голове, — сдулся в первый же раз». Но Борис Уиллер лишь промолчал минуту, не опуская взгляда, и пошёл прочь. Тут же вмешался напарник, Фред III, шустрый парень. Фреды — всегда шустрые.

— Борис, что ты вообще здесь делаешь? Это дело Макнили!

— Я уже понял, что это — дело Макнили, — как-то грустно ответил Уиллер и исчез за поворотом.

— Что он сказал вам, шеф? — теперь Фред обратился к своему напарнику. — Вы побледнели, а ваши руки — неужто дрожат?! Меньше слушайте этого придурка! Он просто отстреливает всем преступникам половые органы.

Макнили вздрогнул и улыбнулся реальности.

Шеф ненавидел иголки. Ненавидел каждое утро, когда он видел, как игла пробивает его бренную оболочку и входит внутрь, раздирая плоть. Это не больно, но это, всё-таки, его плоть. Он её растит и кормит, и каждая собственная частица ему слишком дорого обходится. Но ещё больше, чем уколы, шеф полиции ненавидел свою работу. Ненавидел и колол — что продолжало его жизнь и, вместе с тем, тянуло его службу.

Некоторые слова шеф полиции умел произносить с отчётливой осязаемой ненавистью, например, Триплет. Маньяк, обезумевший в своём аппетите, оставляющий за собой по три жертвы и по три бильярдных шара. Жёлтая единица, синяя двойка, красная тройка, фиолетовая четвёрка, рыжая пятёрка, зелёная шестёрка, коричневая семёрка, чёрная восьмёрка… и опять жёлтая девятка. Шеф очень не любил радугу и яркие цвета терпеть не мог. Главному копу особо не нравился красный. Он всегда был каким-то грязным цветом: всё время оставался и засыхал на одежде.