Питер Уоттс - Ложная слепота Страница 34

Роршах

Матери любят своих детей больше, чем отцы, так как они более уверены в том, что это именно их дети.

С отцом я попрощаться не смог. Не знаю даже, где он был в это время.

С Хелен я прощаться не хотел. Не желал туда возвращаться. Вот только я мог никуда и не ехать. Не осталось на планете места, где гора не могла бы попросту взять и податься к Магомету. Небеса были лишь околицей глобальной деревни, а та не оставляла мне выбора.

Я связался прямо из своей квартиры. Новые накладки — заточенные под экспедиционные нужды, всего неделю назад вставленные под череп, — навели мост в ноосферу и постучались во врата рая. Некий ручной призрак — столь же бесплотный, как и Петр-ключник, хотя и более правдоподобный — принял записку и умчался.

Меня пропустили внутрь.

Не было ни передней, ни комнаты свиданий: Небеса не предназначались для досужих зевак; любой рай, в котором уютно чувствовали бы себя скованные плотью, оказался бы нестерпимо прозаичен для бестелесных душ, населяющих его. Конечно, не было особой причины гостю и хозяину видеть одно и то же. Если бы я захотел, то мог бы снять с полки любой стандартный пейзаж, обставить это место, как мне заблагорассудится. Только сами возвышенные не поддавались изменению, конечно. Одно из преимуществ посмертия: самим выбирать себе лица.

Но то, чем предстала моя мать, не имело лица. И черта с два я стану прятаться перед ней за какой-то маской.

— Привет, Хелен.

— Сири! Какой чудесный сюрприз!

Она была абстракцией абстракции: невозможным пересечением десятков ярких стекол, словно рассыпанный витраж вдруг засветился изнутри и ожил. Мать кружилась передо мной стаей рыбок. Ее мир повторял очертания ее тела: огоньки, острые углы и трехмерные эшеровские парадоксы, громоздящиеся сияющими тучами. И все же я узнал бы ее где угодно. Рай как сон; только проснувшись, понимаешь, что увиденное ничуть не похоже на то, с чем сталкивался в жизни.

Во всем сенсорном поле я нашел лишь одни знакомый ориентир. Парадиз моей матери пропах корицей.

Я смотрел на сияющую аватару, а представлял себе тело, отмокающее в чане с питательным раствором где-то глубоко под землей.

— Как поживаешь?

— Прекрасно. Прекрасно. Конечно, не сразу привыкаешь к тому, что твой разум принадлежит теперь не тебе одной, — рай не только питал мозги своих обитателей, но и кормился ими — использовал резервные мощности незадействованных синапсов, поддерживая собственную инфраструктуру. — Тебе обязательно надо сюда перебраться, и чем быстрее, тем лучше. Ты не захочешь уходить.

— Вообще-то я улетаю, — отозвался я. — Завтра старт.

— Улетаешь?

— Пояс Койпера. Ты знаешь. Светлячки.

— Ах, да. Кажется, я что-то такое слышала. Понимаешь, к нам новости из внешнего мира почти не поступают.

— В общем, я просто хотел заглянуть, попрощаться.

— Я рада. Надеялась увидеть тебя без… ну ты понимаешь…

— Без чего?

— Ну, ты знаешь. Не хочу, чтобы твой отец подслушивал.

Опять.

— Хелен, отец на задании. Межпланетный кризис. Может, ты слышала хоть какие-то новости.

— Разумеется. Ты знаешь, я не всегда терпеливо сносила… длительные командировки твоего отца, но, быть может, оно обернулось к лучшему. Чем реже он бывал с нами, тем меньше мог сделать.

— Сделать?

— С тобой, — призрак застыл на несколько секунд, изображая неуверенность. — Никогда тебе этого прежде не говорила, но… нет. Не стоит.

— Не стоит — чего?

— Вспоминать… ну, старые обиды.

— Какие обиды?

Точно по звонку. Привычка въелась слишком глубоко. Я ничего не мог с собой поделать — всегда тявкал по команде.

— Ну, — начала она, — иногда ты возвращался — ты был такой маленький! — и у тебя лицо было такое… напряженное и застывшее, и я думала: отчего ты так сердишься, малыш? На что может злиться такая кроха?

— Хелен, о чем ты? Возвращался откуда?

— Оттуда, куда он тебя водил, — по граням ее пробежало что-то вроде дрожи. — Тогда твой отец еще бывал с нами. Он не был такой важной персоной — просто помешанный на карате бухгалтер, готовый болтать о криминалистике, и теории игр, и астрономии, пока в сон не вгонит.

Я попытался это себе представить: мой отец — болтун.

— Это непохоже на папу.

— Ну само собой! Ты был слишком мал, чтобы помнить об этом, но он тогда еще был обыкновенным маленьким человеком. Да им и остался, на самом-то деле, несмотря на все тайные задания и засекреченные инструкции. Никогда не понимала, как люди этого не замечают. Но даже в те времена он предпочитал… ну, это все же не его вина, наверное. У него было очень трудное детство, он так и не научился решать проблемы как взрослый. Он, ну, предпочитал давить, использовать свое положение, можно так сказать. Конечно, я об этом узнала уже после того, как мы поженились. Если бы раньше, я… но я взяла груз на себя. Я взяла на себя груз — и не бросила.

— Что, ты хочешь сказать, он издевался над тобой? — «Оттуда, куда он тебя водил». — Ты… ты хочешь сказать, что надо мной?

— Сири, издевательства бывают разные. Порой слова ранят больнее пуль. А бросать ребенка…

— Он не бросал меня. Он оставил меня с тобой.

— Он бросал нас, Сири. Порой на целые месяцы, и я… и мы не знали, вернется ли он. Это был его выбор, Сири. Он не нуждался в этой работе, у него было множество других специальностей. Специальностей, которые уже много лет как отошли в прошлое.

Я недоверчиво покачал головой, не в силах сказать это вслух: она ненавидела его за то, что у него не хватило любезности устареть?

— Отец не виноват, что мировая служба безопасности пока еще необходима, — проговорил я.

Она продолжала, будто не слыша:

— Были, конечно, времена, когда это было неизбежно, когда нашим ровесникам приходилось работать, чтобы свести концы с концами. Но даже тогда люди предпочитали проводить время с семьей. Даже когда не могли этого себе позволить. Сознательно остаться на работе, когда в этом нет даже необходимости — это… это… — она разбилась — и собралась вновь уже рядом со мной. — Да, Сири, я считаю это издевательством. И если бы твой отец был мне хоть вполовину так верен, как была я все эти годы…

Я вспомнил Джима, нашу последнюю встречу: как он нюхал вазопрессин под тревожными взглядами роботов-охранников.

— Мне не кажется, что отец предал кого-то из нас.

Хелен вздохнула.

— Я и не думала, что ты поймешь. Я не такая уж дура. Я видела, чем все обернулось. Все эти годы мне фактически приходилось растить тебя в одиночку. Я вынуждена была постоянно изображать буку, постоянно заниматься твоим воспитанием, ведь отец опять укатил на очередное секретное задание. А потом он возвращался на неделю-другую, и ты на него смотрел влюбленными глазами только потому, что папа соизволил явиться. Я на самом деле виню тебя в этом не больше, чем его. Вина теперь уже ничего не решает. Я просто думала… ну, правда, решила, что тебе стоит знать. Как хочешь, так и понимай.