Майкл Муркок - Пёс войны и боль мира Страница 34

Изможденное, исхудалое лицо показалось из-под кучи тряпок, и тусклые глаза уставились на меня. Уже сам звук его движений и взгляд производили впечатление, но самым поразительным была улыбка на этом лице. Такое выражение лица мне приходилось видеть и раньше. Если люди улыбались мне подобным образом больше чем однажды, я их убивал, обосновывая это тем, что улыбка такого рода на губах переходит в хохот во все горло.

— Приветствую тебя, святой человек, — сказал я. — Ваша служанка сообщила нам, что вы в плохом состоянии.

— Она преувеличила, господин. У меня легкое недомогание, только и всего. Что значат мои страдания по сравнению с мучениями господина нашего, Иисуса Христа, которому мы все должны подражать и следовать? Эти страдания приближают к Небу.

— Ага, уже чувствуется небесный запах, верно? — оживился я. — Мое имя Ульрих фон Бек, и я здесь, потому что ищу Святой Грааль.

Я знал, что это должно произвести впечатление. Пораженный, откинулся на свои тряпки.

— Грааль? Грааль? Ах, господин, Грааль мог бы меня освятить.

— И всех остальных, болеющих и лежащих на смертном одре, — подтвердил я. — Но все же я еще не отыскал его.

— Но вы уже близки к цели? — поинтересовался он.

— Этого я не знаю. — Я придвинулся ближе. — Мне хотелось бы предложить вам чего-нибудь перекусить. Седенко! — позвал я своего спутника. — Приготовь еду для обоих!

Несколько неохотно Седенко приблизился к нам.

— Для меня большая честь быть в обществе того, кто настолько свят, — сказал отшельник.

— Но вы все же более святы, чем я, — возразил я.

— Нет, господин. Вы немного более святы, чем я, вне всяких сомнений. Иначе как же вы сможете достигнуть того, что стремитесь найти?

— О нет, господин затворник, я убежден, что ваши страдания превосходят мои во много сотен раз.

— В это я не могу поверить. Но смотрите! — Он поднял руку. По ней двигалось что-то похожее на блоху.

— Что я должен увидеть? — спросил я.

— Моих друзей, господин рыцарь, созданий, которых я люблю больше, чем самого себя.

Помешательство, определил я про себя. Но когда мои глаза привыкли к сумраку пещеры, я смог различить, что на этом члене его тела извивались и ползали черви. Они пожирали его! Он засмеялся так же, как и тогда, когда впервые увидел меня. Без сомнений, таким образом он уничтожал себя. К сожалению, мы ничем не могли помочь ему избавиться от мучений.

Я приучил себя пренебрегать брезгливостью, но даже мне стоило невероятного напряжения воли остаться рядом с этим несчастным.

— Настолько изощренная мука не может остаться незамеченной, — сказал я, вставая. Глядя на выход из пещеры, я представил себя на свежем воздухе и снегу.

— Вы очень любезны, господин рыцарь. — Он опустил руку и спрятал ее в тряпье.

Уже не столько желание оживить этот полутруп, сколько желание накормить несчастного ребенка двигало мною. Появился Седенко. Я пошел ему навстречу, взяв протянутый мне хлеб, и передал девочке. Она разломила его примерно пополам и передала больший кусок своему мастеру. Тот крошил его и засовывал в рот и жевал, одновременно следия, чтобы крошки не попадали в бороду и длинную нечесаную шевелюру.

Через некоторое время я вышел наружу, теперь уже не испытывая ничего, кроме желания продолжить путешествие.

— Эта девушка погибнет здесь. Старый пень через несколько дней загнется, — пробормотал Седенко себе под нос

Я думал так же.

— Когда он поест, я спрошу его, что он знает о Грооте, и после этого мы уедем отсюда.

— На моей родине тоже есть такие люди, — сказал он, — они верят, что грязь и истязание плоти приближают их к Господу. Но что будет Бог делать с ними?

— Может быть, он желает, чтобы мы все следовали примеру этих братьев. Может быть, он возрадуется, если его создания презреют все разнообразие жизни, представленное им самим?

— Это ерунда, капитан. Или близко к тому, — пробормотал Седенко. Мой тон, который я использовал чаще, чем надо бы, ему не понравился. Я тоже был очень зол.

Я вошел обратно в пещеру.

— Скажи мне, господин отшельник, не слышал ли ты о подобном себе? Об известном Филандере Грооте?

— Конечно же, я слышал о Грооте! Он живет в долине Золотых Облаков, находящейся среди этих гор. Но он не святой человек и совершенно не собирается им становиться. Он подвергает сомнению самого Бога и не умерщвляет свою плоть. Он регулярно моется, по меньшей мере раз десять в год. Его одежды… — Отшельник высморкался, — Ну, короче говоря, он не нашел толка, насколько я разбираюсь в этом, — закончил затворник. — Он имеет свои убеждения, он придерживается собственного направления, и это не привлекает нас, независимо от того, правы мы или нет, — На лице старика появилась все та же улыбка.

— Он никогда не испытывал страдания, как я понял? — спросил я.

— Ни одного, насколько я знаю, господин офицер. — ответил отшельник. — Теперь я могу говорить только о нем. Я — последний отшельник. Раньше в этих пещерах ютились и другие, все они желали поговорить с Гроотом.

— Благодарю вас, — сказал я с самым огромным облегчением, которое только мог испытать, а потом обернулся к девушке. — А что станет с вашей помощницей, когда вы покинете этот мир и вознесетесь на Небо, отшельник?

Он улыбнулся ей.

— Она получит свою награду.

— Я думаю, эту зиму вы переживете.

Затворник потер лоб.

— Может быть и нет. Конечно же нет. Если я ее переживу, она, может быть, будет забрана вместе со мной на Небо. К сожалению, она пока еще молода.

— Разве вас не привлекает ее молодость и женское естество?

— Только тем, что она так преданно служила мне все это время. Я всему обучил ее, что знал сам. Она попала ко мне совершенно неграмотной. Но я разъяснил ей сущность падения и Рая. Я обучил ее, как избегать искушений Люцифера и почитать наших святых родителей из садов Эдема. Я преподал ей учение о Христе, его рождении, страданиях, смерти и его воскрешении. И я посвятил ее в судилище младенцев. Она непременно отправится со мной, и то, что она женщина, не будет иметь решающего значения.

— А на деле она одна из многих молодых и обделенных счастьем душ. Что ее так удерживает у вас?

— У меня нет ничего, — сказал он гордо, — кроме того, что вы видите.

— Делите ли вы с ней ваши страдания?

Тут он впервые за весь разговор понял мою иронию. Он наморщил лоб, пытаясь сформулировать ответ.

Я был настойчив.

— Ну, господин затворник? Что вы ответите?

— Вы издеваетесь надо мной, — проговорил он. — Я не могу поверить…

— Думаю, самое время расплатиться с ней по всем счетам, — сказал я, дотронувшись до своего меча. — Было бы несправедливо ждать больше, чем я жду.