Игорь Ларионов - Вывих времени Страница 34

- Я буду счастлив, если твоё присутствие здесь продлится возможно дольше. Думаю, такого же мнения придерживается и Пьер, - улыбнулся Дэй. Он всегда обращался к нему как к сособственнику парка, не показывая, даже намёком, что он не только создатель, но и полновластный хозяин.

- Оставайся с нами, Лимея, - с интонацией просьбы обратился Пьер к молодой девушке. - В известном нам мире трудно найти место, где бы было лучше, чем здесь.

- Ты прав, Пьер, - заметила Эна. - Я сама нередко подумываю о том, как хорошо было бы переселиться сюда. Да вот Де Сингу нужны больные. Что будет делать без них врач?

- Настоящий врач думает не о болезнях, а о здоровье. Оно как солнце, а болезни всегда гнездятся в неосвещённых им углах. Зажечь солнце здоровья, убрать преграды с пути его лучей из всех частей организма - вот задача врачевателя. Остальное довершит сама природа, - заметил Де Синг.

Через несколько мгновений он добавил:

- Хотя продолжительность жизни в последние века постоянно увеличивалась, солнце здоровья на нашей планете светит всё слабее. А почему? Мы уже давно вступили в стагнацию духа. За последнюю тысячу лет наша цивилизация не ознаменовалась ни одним по-настоящему крупным открытием.

- Чем это можно объяснить? - спросил Пьер. - Неужели Вселенная исчерпала все свои тайны?

- Конечно, нет. Думаю, что наши знания о ней - ничтожно блеклая тень, высвечиваемая в бледных лучах нашего осмысления. Но даже эта тень оказывается непосильным бременем для каждого отдельного учёного. А ведь новые идеи первоначально могут зародиться лишь индивидуально. Другое дело их конкретизация и разработка. Здесь уже вступают в действие коллективные силы науки, которые у нас весьма немалые. Но новые, революционные идеи увы! Когда ум учёного ещё не потерял способности озаряться поистине новым, он ещё не усвоил всю накопленную до него сумму знаний. И всякое делаемое им открытие лишь повторяет озарение, посетившее какого-нибудь из мыслителей в прошлом. Потому с заявками на открытия выступают всегда дилетанты. Те же, кто дают себе труд усвоить хотя бы самое важное из тысячелетних накоплений науки, тратят на это столько сил, что на совершение переворота в познании их уже не остаётся.

- Иного и не следовало ожидать от дурмана, испаряемого неживым знанием, - заметил Дэй. - Сначала всё знание формализовали и заложили в компьютеры. Затем людей засадили за них в надежде, будто манипуляция знаками знаний позволит им познать и преобразовать мир.

- Ты считаешь компьютеры злом? - спросила Эна.

- Компьютеры сами по себе - нет. А вот безмерную и излишнюю компьютеризацию человеческой психики - несомненно. Компьютер из вспомогательного средства для мысли превратили в её основу и результаты налицо. Между прочим, мысль для компьютера не доступна. Он может оперировать лишь её знаками. Отождествление мысли и её формального обозначения - вот роковая ошибка нашей цивилизации. Добытым мною знаниям я даю знаковые оформления и передаю их в компьютерную память. Но что значит закладываемое мною в компьютер по сравнению с тем, что я действительно знаю о мире растений. Да почти ничего. Когда я разговариваю с душой дерева или цветка, когда ощущаю, как в их капиллярах струится жизненный сок, когда улыбаюсь вместе с ними - разве можно вложить это всё в компьютер? Для настоящей, живой науки одного ума, вдобавок зашнурованного правилами формальной логики, мало. Без души, без непосредственного созерцания жизни не обойтись.

- Ты, исключение нашей цивилизации, - заметил на это Де Синг, - что подтверждается и уникальностью твоего здоровья. Иметь организм процветающего молодого человека в восьмидесятилетнем возрасте - резкий контраст с выдающимися учёными планеты, особенно в области естественных, и технических наук. Мало кто из них переходит жизненный рубеж в 60, а то и в 50 лет. Нередко сгорают ещё раньше. Специально занимаясь этой проблемой, я пришёл к выводу, что попытки перейти критический рубеж накопленных цивилизацией знаний, при достижении некоторой грани, приводят к ускоренной выработке особо токсичного яда, в считанные дни парализующего всю нервную систему. Однако среди учёных-гуманитариев этот феномен не наблюдается и продолжительность их жизни мало чем отличается от обычной.

- А сохранилось ли у нас живое гуманитарное знание? - спросила Эна и тут же сама ответила на свой вопрос. - По-моему, нет. Оно уже давно вращается в заколдованном кругу, теряя с каждым оборотом остатки своего жизненного заряда и не приобретая ничего нового по существу. Даже сюжеты художественных произведений давно уже повторяют друг друга.

- Я тоже думала так до сегодняшнего дня. Однако, попав сюда, увидела, что может быть иначе, - заметила Лимея. - Так и хочется бесконечно бродить по дорожкам этого парка, - с этими словами она вопросительно посмотрела на окружающих.

- Пойдёмте, прогуляемся, друзья мои, - предложил Дэй. - Сегодня особый день, праздник цветов. Здесь течёт своя история. И у неё свои вехи. Мир растений имеет присущие ему пространство и время. И только на известных перекрёстках они пересекаются с нашей жизнью.

Заметив, что все встают, Топан привычным движением вернул чёрное кольцо на шею и голосом, с едва заметными нотками недовольства и нетерпения, обратился к Эне:

- Меня уже заждались друзья. Могу я воспользоваться вашим автомобилем? Если он, конечно, не понадобится вам до утра. Прибыв на место, я настрою компьютерное управление на обратный путь и машина вернётся сама.

- Разумеется, Топан. Нельзя подводить друзей, особенно когда они ждут.

- Благодарю.

Топан подпрыгнул, сделав в воздухе сальто-мортале, и скачущей походкой направился к выходу. Спускаясь по лестнице, он оступился и слегка подвернул ногу. Поморщившись от неприятного ощущения, дальше он пошел уже не спеша.

Тем временем Дэй повёл всё общество к озеру, остановившись у чёрной, напоминавшей по форме пирогу, лодки. Войдя в неё и взяв в руку весло, он жестом другой предложил занять всем узкие скамейки, образующие ряд внутри этого, по-видимому древнего, судна. Дэй остался стоять на корме и, ловко оттолкнувшись от берега, пустил лодку в плавное скольжение по тёмной глади воды.

Смотря на неё, Пьер задумался, невольно сравнивая насыщенную жизнь, удивительно разнообразную растительность этого волшебного парка с чернотой озера, не знающей никаких различий, застывшей в полной неподвижности тишины. Словно жизнь и смерть, соединённые тонкой гранью, как и узкая полоска между чёрным водным зеркалом и густой зелёной массой, освещаемой уже загоревшимися в парке фонарями. Мысль вдруг остановилась, будучи парализованной затопившим её ощущением смерти. Пьер почувствовал всего себя пригвождённым к пустому пространству, испытав на короткое время чувство крайне тягостной, беспощадно сдавливающей каждый нерв тоски. Но тут же тоска сменилась безразличием. В следующее мгновенье он вспомнил ни с чем не сравнимую квинтэссенцию всех своих ощущений от парка Дэя. Это концентрированное созерцание скрытой за растениями жизни загадочно пульсировало влекущими к себе чистыми, хотя и не яркими огнями. Он понял, что бездна пустоты, сама смерть, не властна над ними. Понятое им сверкнуло остановившейся молнией и в её свете Пьер увидел своё тело, впечатанное во мрак пустоты. Но оно не было его привычной плотью. Каждой бесконечной точкой своего сознания он ощутил её вечный первообраз, который лишь временами облекается атомами и молекулами физического тела, стягивая их из необъятной вещественной вселенной во внутрь первоначальной зародышевой клетки, постепенно развивая её в сформировавшийся организм, поддерживая жизненную пульсацию мириадов составляющих его клеток. И по мере ослабления, затуманивания связи со своим первообразом, физическое тело начинает слабеть, болеть и стариться. Поначалу гнетущая пустота превратилась в универсальный космический очиститель, без следа растворяющий всё, что рано или поздно подвержено тлену. "Достойно гибели всё то, что существует" - эти слова Гёте пришли ему на Ум. В этот момент для него погибла вся вселенная, а он тем не менее был жив, ощущая себя бесконечным Богом, парящим в океане абсолютной Чистоты. И из неё он вдруг взглянул на свою, сидящую в лодке фигуру, почувствовав, как в тот же момент он вернулся к обычному восприятию мира.