Роджер Желязны - Ружья Авалона Страница 35

Через две мили я вновь поменял вечер на полдень — темнота меня не устраивала. Жара стояла невыносимая, хоть я и оставил солнце за облаками. Затем мне удалось разыскать небольшой ветерок, от которого веяло прохладой. Правда, он не мог принести за собой дождь, но мне уже было все равно. Не до жиру, быть бы живу.

Голова моя клонилась на грудь, глаза закрывались сами собой. Меня так и подмывало разбудить Ганелона, передать ему вожжи и завалиться спать. Но я удержался от соблазна. Пока что мы были слишком близко от Авалона не только по расстоянию, но и по отражениям.

Я мечтал выбраться на хорошую дорогу. Меня тошнило при одном виде омерзительной желтой глины. Надо было следить за облаками, держать курс строго на...

Я вздрогнул, протер глаза и сделал несколько глубоких вдохов. В голове у меня все перепуталось. Размеренный стук копыт, монотонное поскрипывание фургона действовали как наркотик, а от тряски и покачивания я давно перестал ощущать свое тело. Один раз поводья выскользнули из моих рук, но, к счастью, лошади были опытные и знали, что от них требуется.

Преодолев легкий подъем, мы покатили вниз. Время вновь приближалось к полудню, небо покрылось грозовыми тучами. Я попытался разогнать их сильный ливень превратил бы глину в грязное месиво — и через несколько миль и крутых поворотов мне это отчасти удалось. Я оставил небо в покое и сконцентрировался на дороге.

Мы подъехали к полуразвалившемуся мосту через реку с высохшим руслом. На другом ее берегу дорога была не такой желтой. По мере нашего продвижения она становилась шире, тверже, на ней исчезали ухабы и на обочинах появилась зеленая трава.

Затем пошел дождь.

Я боролся с ним, как мог, стараясь оставить и удобную дорогу и зеленую травку в неприкосновенности. Голова у меня разболелась не на шутку, но через четверть мили дождь прекратился, и показалось солнышко.

Солнышко...

Мы продолжали скрипеть, спускаясь в тенистую долину мимо высоких красивых деревьев. Еще один мост. Я клевал носом все чаще и на всякий случай намотал поводья на руку. Машинально, почти не думая, я что-то менял, выбирал направление...

Справа от меня в лесу птицы радостно оповестили мир о том, что наступило утро. Воздух был свеж и прохладен. Капли росы на листьях сверкали в лучах восходящего солнца...

Но мое тело обмануть не удалось, и я с облегчением вздохнул, услышав, как Ганелон заворочался и сердито выругался. Если б он не проснулся, мне пришлось бы разбудить его.

Что ж, будем надеяться, мы ушли достаточно далеко. Я натянул поводья, поставил фургон на тормоз — мы находились на пологом склоне холма — и достал бутылку с водой.

— Эй! — воскликнул Ганелон, появляясь из-за ящиков. — Оставьте и мне глоточек!

Я протянул бутылку.

— Заменишь меня. Я должен отдохнуть.

Он булькал с полминуты и, оторвавшись от горлышка, крякнул от удовольствия.

— Сейчас. Вот только отлучусь на минутку. Терпеть нету сил.

Он спрыгнул на дорогу, отошел на обочину, а я лег на его место, вытянулся и положил под голову плащ.

Через несколько секунд я услышал, как он карабкается на козлы. Фургон качнуло. Ганелон отпустил тормоз, прищелкнул языком, встряхнул вожжами.

— Уже утро? — громко спросил он.

— Да.

— Господи! Значит, я дрых весь день и всю ночь!

Я усмехнулся.

— Нет. Ты находишься на другом отражении и спал всего шесть-семь часов.

— Не понимаю. Ну да ладно, поверю вам на слово. Где мы находимся?

— Милях в двадцати к северо-востоку от Авалона и в двенадцати от дома Бенедикта. Это по расстоянию. Но мы поменяли несколько отражений.

— Что мне делать?

— Поезжай по дороге, никуда не сворачивая. Нам необходимо уехать как можно дальше.

— Бенедикт может нас догнать?

— Думаю, да. По крайней мере, я боюсь делать привал, хотя лошадям надо отдохнуть.

— Когда вас разбудить?

— Никогда.

Ганелон замолчал, а я улегся поудобнее и стал вспоминать Дару. Я вспоминал ее весь день.

То, что произошло между нами, не входило в мои планы и было для меня полной неожиданностью. Я даже не думал о ней как о женщине, пока она не очутилась в моих объятиях и не доказала, что является ею. Мгновением позже включились нервы моего спинного мозга, отключая разум и приводя жизнь к ее основе, — так, по крайней мере, сказал бы мой друг Фрейд. Я не мог грешить на то, что был пьян: во-первых, выпил я немного, а во-вторых, алкоголь на меня почти не действует. К тому же зачем упрекать себя? Затем, что я чувствовал себя виноватым. Не потому, что мы были дальними родственниками. И не потому, что я воспользовался ее неопытностью. Она знала, чего хотела, когда пришла ко мне в сад. Обстоятельства вынуждали меня придирчиво оценивать все свои поступки. Да, мне хотелось большего, чем просто с ней подружиться. Когда я повел Дару на другое отражение, я надеялся, что она начнет относиться ко мне так же доверчиво, как к Бенедикту. Я хотел, чтобы она была моей союзницей, оставаясь в тылу врага, и даже предполагал ее использовать, если меня попытаются удержать в Авалоне. Но я не хотел, чтобы она считала меня подонком, переспавшим с ней из корыстных побуждений. И виноватым я чувствовал себя только потому, что в этом была доля истины. Интересно, откуда такая щепетильность? В прошлом я совершал поступки во сто крат аморальнее, с точки зрения обычного человека, и никогда не мучился угрызениями совести. Я заворочался, безуспешно пытаясь отогнать назойливую мысль, сверлившую мозг. Да, я влюбился. Это чувство нельзя было сравнить с тем, которое я испытывал к Лорен — оба мы были ветеранами любви и понимали, на что идем — или к чувственной Мойре, жаждущей ласки в Рембе, где я прошел Лабиринт во второй раз. Я не мог разобраться в своих ощущениях. Они были нелогичны, ведь я знал Дару всего несколько дней. Тем не менее... Много веков я не испытывал ничего подобного. Я не хотел любить ее. Только не сейчас. Когда-нибудь потом. А еще лучше — никогда. Она была не для меня. Она была ребенком. Все, что ей захочется испытать, я испытал. Я забыл то, что будет для нее прекрасным, чарующим, восхитительным. Она не для меня. Она ребенок. Мне нельзя в нее влюбляться. Мне надо...

Ганелон что-то напевал себе под нос монотонно и фальшиво. Фургон трясло, он скрипел, дорога вела в гору. Солнечный луч качнулся, пробежал по моему лицу. Я закрыл глаза рукой и погрузился в небытие.

Когда я проснулся, был полдень. Чувствовал я себя преотвратно. Выпив почти полную бутылку воды, я вылил остатки на ладонь и протер лицо. Затем причесался, как мог пальцами и принялся разглядывать окрестности.

Невысокие деревья шелестели зелеными листьями, на небольших полянах росла трава. Мы все еще ехали по бурой, твердой и относительно гладкой дороге. Небо было чистым, но на солнце изредка набегали небольшие облачка, и тогда тени удлинялись. Дул легкий ветерок.