Михаил Зуев-Ордынец - Сказание о граде Ново-Китеже Страница 36

– Очень хорошо понимаю! Есть в Ново-Китеже кто-то, кому послушно подчиняются и самодержавная старица, и посадник, и вся Верхняя Дума. А разгадка всему этому там! – показал капитан на Детинец, на негаснущие окна терема. – И тайна Прорвы там. Есть у старицы карта прорвенских троп.

Словно услышав капитана, терем откликнулся негромким, тягучим хоровым пением. Печальный напев плыл в воздухе, как ладан.

– Нимфодора с монашками молится, вечерню поют, – тихо, со страхом проговорил Истома.

Глава 8

ПЕРВЫЙ ГОЛ

– Вам нравится эта страна, сэр?

– Вовсе не нравится, – послышался ответ.

1

Сережа почувствовал, что задыхается, и проснулся. Лавки были пусты: старшие уже встали и ушли из избы.

В жерле печи полыхал жаркий огонь. Вошел Истома, с грохотом бросил на пол охапку дров, постучал ухватом по полатям:

– Слезай, дед, печь буду топить. Угоришь!

– Ничего. Я привычный. – Савва свесил с полатей голову и сердито посмотрел на Сережу. – Ты, псёнок, угоришь, а меня угар не имет. Горести дымные не терпев, тепла не видати.

Поп сменил Истому у печи и начал кухарить, двигая в пламя горшки. Печь разгоралась, дым хлынул в избу, потянулся к открытой двери и к волоковому окну[27], прорезанному почти под потолком. Но тяга была плохая. Поп, освещенный ярким пламенем из печи, стоял невозмутимо, опершись на ухват, а теплый пахучий дым клубился вокруг него, как волнующееся море, поднимаясь до плеч. А затем захлестнул и его голову.

Сережа мучительно закашлялся и стремительно выбежал из избы.

Капитан, Виктор и мичман сидели на завалинке и тихо о чем-то беседовали.

Виктор указал Сереже на висевший около крыльца смешной глиняный умывальник-чайничек, носик с одной стороны и носик, с другой. Рядом стояла кадка с водой;

в ней плавали две лучинки крестом: чтобы черт в кадку не влез.

– Умывайся скорее. Ждем тебя завтракать.

На земле у их ног на разостланной дерюжинке лежали толстые ломти хлеба и стоял глечик с молоком. Топка по-черному заставила их завтракать во дворе.

С умыванием получились сплошные неприятности. Умывальник-чайник оказался с норовом, лил воду нехотя. Сережа подставил под носик голову, наклонил умывальник. Вода потекла по шее и по ложбинке на спину. Сережа вздрогнул и рассердился. Как будущий исследователь Марса, он, конечно, должен закаляться, но он терпеть не может, когда холодная вода льется по спине. Спина сразу покрылась гусиной кожей. А мыло, разве это мыло? Грязная, вонючая смесь топленого бараньего сала с золой и щелоком. От такого мыла нестерпимо защипало все ссадины и царапины на лице и на руках. И полотенце, как наждачная бумага, толстое, жесткое, царапает кожу.

Позавтракали быстро.

На крыльцо вышел Истома, и капитан обратился к нему:

– В какой стороне Кузнецкий посад? Найдем мы туда дорогу?

– На берегу Светлояра церкву с зеленой маковкой видишь? Это и есть Кузнецкий посад. Там сейчас, чай, одни бабы. Кузнецов на огульные работы выгнали, в Ободранный Ложок.

– И посадского старосту Будимира Повалу тоже?

– Старосту на работы не гоняют. Капитан встал с завалинки, подтянул сапоги и сказал Птухе:

– Пошли, мичман.

– Есть! Берем пеленг на церковь с зеленой маковкой! – понимающе ответил Птуха и подмигнул Сереже.

Они с капитаном вышли за ворота и с места взяли быстрый, крупный шаг.

– Зачем капитану кузнецы понадобились? – спросил Сережа брата.

– Подковать кое-кого надо, – улыбнулся загадочно Виктор, поглядел на брата пристально, с нежностью и вдруг горячо прижал к себе.

А Истома положил на плечо мальчика легкую руку:

– Нравится тебе, отроче, наш град богоспасаемый?

– Вообще-то меня Сережей зовут, а не Отрочем. А город ваш мне не нравится. У нас лучше.

Глаза Истомы стали печальными, но он ничего не ответил. Они с Виктором ушли в боковушку, где Истома жил и писал иконы. Сережа остался один. Тоскливо стало на душе. Сел на большой приворотный камень. Сидел понурившись, в глазах под пушистыми ресницами были тоска и недоумение. Казалось бы, радоваться надо – он стал героем настоящего приключенческого романа. Словно уэллсовской машиной времени перенесен он в древние времена. А радости все же нет. Неприятно, неуютно в этих древних временах! В исторических романах древние времена нарядные, яркие, веселые: терема, разукрашенные, как игрушки, цветные бархатные кафтаны, шелковые девичьи сарафаны, звон сабель, блеск лат и щитов, все такие храбрые, великодушные, добрые. А здесь грязные лапти, рваные дерюги и сермяги, грязь, вонь, злые лица, злые голоса, и все какие-то робкие покорные, даже противно! Еще спрашивают, нравится ли ему этот город. А какой же это город? Магазинов нет, кино нет, не видно ни одной антенны, значит, и радио нет. Ни трамваев, ни автобусов, тащись по колени в грязи. А мороженое они небось никогда в жизни не ели. Электричества в избе нет, только чадик. Света мало, а в носу черно от копоти. И полно тараканов, огромных, как сливы, нахальных. Хлеб кислый, колючий, мыло вонючее, падалью пахнет. А если начистоту говорить, жутко здесь. Поп Савва все время шипит, псёнком называет, на базаре палач кнутом людей бьет и виселица, а на ней удавленник висит. А вчера, когда шли из Детинца в попову избу, Женьку чуть было собаками не затравили. Какие-то мужики, пьяные, мордастые и горластые, вдруг начали созывать собак и натравливать их на Женьку: «Пестряй!.. Терзай!.. Тявкуша!.. Пылай!.. Бери мирского пса!.. Ату его!.. Взы!..» Из всех подворотен и калиток вымчали дворовые псы и оравой кинулись на Женьку. А он, добрый, доверчивый, проделал хвостом приветственную сигнализацию и заулыбался, перекосив нос. Но от здешних собак благородства и рыцарства не жди. Всей оравой налетели на одного. Женька, храбрый до отчаянности, до глупости, не побежал, не зажмурился от страха, а сам кинулся навстречу врагам. Его тотчас сбили, начали рвать за бока, за ноги, за уши. Он все же отбился, поднялся потрепанный, искусанный и беззвучно оскалил белозубую пасть, ожидая нового нападения. И быть бы Женьке загрызенным, если бы дядя Федя и бородатый кузнец камнями и палками не разогнали трусливых псов.

Храбрый, верный пес растянулся у ног Сережи. Лежа на боку, вытянул в одну сторону все четыре лапы, а лапы дергаются судорожно, ходят мускулы под кожей, веки часто-часто дрожат. И тоненько тявкает во сне. Видно, и во сне сражается с подлыми ново-китежскими собаками.