Кир Булычев - На полпути с обрыва Страница 36

– Я в переносном смысле. Стыдно было с такой технологией выходить в космос.

– Средневековье выражалось в ином.

– Я понимаю. Вы имеете в виду общественные отношения, – согласился Всеволод. – Но когда ваш Сталин умер, вы скоро вышли в космос.

– В каком году запустили первый спутник? – спросил Калнин.

Ответа инженера она не услышала, а сама, к сожалению, забыла – в школе проходили, а так забыла. Там еще был космонавт, который потом разбился на самолете…

Остальные тоже выходили из барака, но далеко от него не удалялись.

– А расскажите мне, – попросила Кора инженера, – что здесь было… в прошедшие дни?

– Из всех действующих лиц с нами общался только Гарбуй, – сказал Всеволод. – Полковник появился потом. Со всей охраной… Нас даже держали не здесь, а у самого моря, на вилле «Радуга».

– И нас было меньше, – сказал инженер. – Мы с поручиком.

– С ротмистром, – Покревский серьезно относился к своему чину. Будь его воля, подумала Кора, повесил бы Георгиевский крестик на синий халат.

Он погладил принцессу по плечу, и она прильнула к нему, запрокинув голову, смуглое матовое лицо и темные глаза в длинных ресницах. Красива она или нет? Разве красавицы водятся в богадельнях?

– А последними – вы и Эдуард Оскарович, – сказал инженер. – Вся компания. Интересно, кто будет следующий?

– Полагаю, что следующих не будет, – уверенно сказала Кора.

Облака плыли низко и медленно, от них исходила теплая, душная, утробная влажность. Чайки летали над помойкой в углу двора и выхватывали оттуда куски пищи и бумаги, как будто бычков из воды.

– Сначала они удивлялись нам, – сказал инженер. – А мы удивлялись им. Взаимная угадайка. Как собаки – знаете, они еще не знакомы и боятся друг дружку, ходят кругами и косят глазом.

Покревский засмеялся. Принцесса, глядя на него, тоже улыбнулась.

– Несколько дней назад я был вшивым и отчаявшимся офицером погибшей армии, – сказал Покревский, как бы оправдываясь перед Корой. – И я добежал до смертной черты. А теперь рядом со мной есть женщина – ребенок, моя птичка… мы ни черта не умеем говорить, а все понимаем. Смешно, правда?

– Смешно, если учесть, что ей на пятьсот лет больше, чем вам, – сказал инженер.

– Поэтому я так испугался сегодня, когда узнал, что возвращение может оказаться разлукой. Безнадежной, – сказал Покревский.

Над площадкой прошел вертолет. За ним второй. Они снижались за колючей проволокой.

Кора прошла к лабиринту. Он так и остался полуразрушенным, словно его топтали слоны. Кому могли понадобиться эти опыты?

Эдуард Оскарович, который стоял в тени стенки лабиринта и, приставив козырьком ладошки ко лбу, смотрел на опускающиеся машины, почувствовал, что подошла Кора.

– Сегодня все решится, – сказал он. – Мы попали палкой в муравейник, и все муравьи спешат первыми сожрать гусеницу.

– Вы говорите загадками, – сказала Кора. – Здесь все загадки. И лабиринт – загадка. Зачем эти игры?

– Вы когда-нибудь видели в музее одежду сибирского шамана? Да? Помните, сколько ненужных бранзулеток украшают его халат? Это игры в большую науку.

Калнин был напряжен и прислушивался к звукам, которые были для Коры неочевидны. Халат его был туго обмотан вокруг тела – ему достался широкий халат – и подпоясан веревкой, отчего у Калнина был вид католического нищенствующего монаха; низкое утреннее солнце отражалось в толстых линзах очков.

– Очевидно, некто, имеющий информацию о нашем с вами существовании, не заинтересован в том, чтобы делать ее достоянием гласности, и даже боится этой гласности. И если появилась опасность, что о нас узнают соперники, то он потеряет преимущества…

– Разве мы сами по себе можем быть преимуществом в борьбе за власть?

– Видите ли, я не успел сказать о борьбе за власть, но вы уже догадались, что мы можем стать орудием в этом.

– Почему?

– Не мы сами, нет. Но существование Земли. Существование нашего мира. Допустите, что некто хочет сыграть на страхе перед Землей.

– На страхе?

– Скорее это партия президента, а значит, и Гарбуя. Иные, то есть военные, намерены кусаться, зажмурившись.

Еще один вертолет сделал круг над лагерем пришельцев и пошел на посадку за загородкой.

Облака постепенно истончались и пропускали к Земле все больше откровенной солнечной жары. Уже образовались тени, и приходилось щуриться от яркого солнечного света.

Профессор смотрел мимо Коры. Туда, где из облака пыли возник севший вертолет с яркими опознавательными знаками на борту.

– Я думаю, – сказал профессор, – что мне лучше туда сходить и поговорить с Гарбуем. Меня все это тревожит…

– Тогда я пойду с вами, – сказала Кора.

– Еще чего не хватало! Неужели вы всерьез думаете, что я обременю себя девушкой, которую может сломать порыв ветра?!

– Простите, – сказала Кора, – но заверяю вас, что на Земле двадцатого века я была бы среди лучших специалистов по карате. Девушке надо уметь защитить свою честь.

– Дело не только в ваших умениях…

– Вот именно. Мне хочется понять, кто такой Гарбуй.

Профессор поглядел сквозь Кору и сказал:

– В конце концов, ваша голова – вы ею и распоряжаетесь. Но я вам помочь не смогу.

– Спасибо за искреннее предупреждение, – сказала Кора. – По крайней мере, я знаю, на что мне можно рассчитывать.

Эдуард Оскарович не спеша оглядел окрестности. Пленники толпились в тени у стены лабиринта, никто не смотрел в сторону Коры и профессора. Охрана также не обращала на них внимания: пост на вышке над лабиринтом был снят, медсестры неизвестного пола сгинули в глубинах кухни и, как полагала Кора, утешали себя, допивая кофе.

– Может быть, – сказал Калнин, – даже удобнее гулять с вами по окрестностям. Разрешите?

Он взял Кору под руку.

Профессор несколько уступал Коре ростом, но был плотен, тверд и уверен в движениях, так что никак не казался невысоким или слабым.

– Возмутительно, конечно, что нас заставляют носить эти больнично-арестантские хламиды, – сказал Калнин. – Но это делается сознательно. Это любопытнейший психологический феномен. Получая стандартную одежду, желательно неудобную и уродливую, человек сразу съезжает вниз по социальной лестнице. Единообразие в одежде – символ рабства. Даже если эта одежда подобна синему кителю вождя.

Рассуждая так, Калнин уверенно прошел к зарослям акации в дальнем конце плаца. Забор за кустами покосился, в нем были дыры, словно никому не пришло в голову проверить ограду.

Они спокойно вышли на склон горы. Там была протоптана тропинка, значит, они здесь были не первыми. Тропинка кружила, виляла, порой пересекая поляны, где царила густая жара. Эдуард Оскарович все чаще останавливался перевести дух и вытереть пот со лба большим чистым платком, само существование которого здесь было неестественным.