Анатолий Андреев - Искатели странного Страница 36

Глава 12

Мозговую ткань еще никто не пытался выращивать. Вернее, попытки были, но настолько неудачные, что во всех анналах было записано, что это бесполезно. Когда Шарль Микаэль Стабульский нащупал наконец решение, он не поверил себе — настолько все оказалось просто. После нескольких контрольных опытов он решил поставить сразу большой эксперимент — выращивать не просто ткань, а целиком мозг. Отдаленные перспективы он еще не продумал: может быть, трансплантация, может — запись информации, снятой с живого мозга… Возможности открывались такие, что глаза разбегались. Шарль боялся даже фантазировать. Решение всех вопросов практического использования своего открытия он оставил на потом, когда закончится эксперимент и можно будет с полной определенностью сказать, насколько оправдались его предположения.

Спутник СЛ-2806 ему удалось получить сравнительно быстро. Одна из лабораторий Института физики пространства перешла к «горячим» экспериментам, и ее было решено перевести от греха подальше. Едва успев перебраться на спутник, Стабульский запустил биотрон. В этот раз в нем росла не просто колония клеток, а Мозг. С самого начала Шарль так и называл его: Мозг. С большой буквы. Через полгода, когда Мозг в основном вырос и завершилось уже формирование тонких структур, Шарль Стабульский пережил первое потрясение. Вернувшись на спутник после очередной отлучки, он сразу прошел в «колыбельную», как прозвал зал с биотроном. Внутренне он уже настроился испытать ощущение неуверенности и легкой тоски, охватывавшие его обычно здесь, когда он смотрел на свое детище — почти уже сформировавшийся мозг, очень похожий на человеческий, но превосходящий его размерами и соответственно емкостью памяти и способностью к абстрактному мышлению. Мозг этот представлял собой чистую книгу, которую предстояло заполнить, и Шарль Стабульский безо всякого самоуничижения или кокетства думал о том, как это сделать, кому поручить создать комиссию, которая одна только и сможет заняться этим. Он думал так не от смирения, которое паче гордыни, не считал себя недостойным такой чести — нет, он искренне был уверен, что эта задача настолько важна и сложна, что одному человеку с ней не справиться. Как выяснилось, он опоздал.

Сознание уже проснулось в Мозге. Пока еще беспомощное, с трудом угадывающее окружающее, оно тем не менее нащупало во мраке единственное родственное себе существо — его, Шарля Стабульского. Лишь только он вошел в зал, как тотчас ощутил немой, но оглушительно кричащий вопрос: «Кто ты? Почему ты все время уходишь?»

Это не был четкий, сформированный ментосигнал. В нем было больше от эмоций, от детского страха одиночества. Шарль не разобрал бы вопроса, не будь он так силен. Ментосигнал оказался такой силы, что у Стабульского сработала защита — мозг инстинктивно заблокировался, но и через блок пробивалось ощущение тоски, неуверенности и одиночества, и он понял, что Мозг уже давно пытается найти контакт с ним, но не может. Тогда он осторожно ответил и был совсем оглушен взрывом радости, счастья и нетерпения. Одиночество кончилось, и Мозг жадно набросился на информацию. А снимать ее он мог только через профессора — ведь никаких органов чувств у Мозга не было. Их не было предусмотрено вообще.

Профессор совершил ошибку — не первую уже, — никому не сообщив о случившемся. Вначале он считал, что еще рано, что говорить не о чем, пока не получены результаты. А теперь — теперь его захлестнуло чувство вины перед Мозгом, желание дать ему как можно больше информации, которой он по вине профессора был лишен. Не последнюю роль сыграло также и материнское — или отцовское? — чувство. Ведь все ощущения, знания, мысли — все, что впитывал в себя Мозг, все это было его, профессора. А многие ли из людей могли бы то же сказать о своих единокровных детях, о плоти от плоти своей?

Как ребенок отцу, Мозг жадно внимал профессору. «Еще! Расскажи еще!» — жадно требовал он. И профессор рассказывал, объяснял и показывал. Они оба открыли это «показывать». Профессор открывал свое сознание, а Мозг брал там нужную информацию. Так продолжалось довольно долго, пока однажды…

Ни профессор, ни Мозг не смогли с полной уверенностью сказать Беккеру, что же произошло. По-видимому, Мозг в своей жажде познания забрался слишком далеко. Он углубился в область подсознания, в подкорковую деятельность мозга человека. Центры дыхания и сердечной деятельности оказались парализованы. Профессор скончался, так и не узнав, что произошло. Вернее было бы сказать — скончалось тело профессора. Разум его, взаиморастворенный в разуме Мозга, так в нем и остался.

В самый момент смерти, в этот эфемерный миг, когда душа расстается с телом, произошла мощная вспышка некробиотического излучения. Люди давно догадывались о его существовании, но подтвердить не могли. Беккер с горьким удовлетворением узнал, что догадки эти были справедливы. Оно есть, это излучение, и действительно несет в себе всю информацию о человеке. Кто знает, для чего природа так сделала? Во всяком случае, Мозг воспринял информацию о Шарле Микаэле Стабульском, «записал» в себя, и профессор, закончивший свою земную жизнь, продолжал теперь жить в Мозге.

— Вначале это было словно сон, — говорил профессор, и Беккер не прерывал его. — Я словно спал и знал, что сплю, и мог увидеть любой сон, какой захочу. Затем Мозг научился реализовывать мои пожелания, и я стал жить в мире, совершенно для меня неотличимом от реального. Я мог заниматься гимнастикой и, если срывался с перекладины, ощущал боль от ушиба и видел кровоподтек. Я мог работать, делать записи. Постепенно все большего усилия мне стоило вспоминать, что все это иллюзорно, что всего этого, как и меня самого, в большом мире нет, что все существует лишь в маленьком, воображаемом мирке. Мирке Мозга и моем.

Профессор замолк, словно задумался, и Беккер тут же спросил:

— Скажи, какого цвета твое кресло? Стабульский недоуменно посмотрел вниз, пожал плечами и ответил:

— Красное. А что?

— Ничего. А ты мог бы изменить цвет? Мне именно этот оттенок не очень нравится.

— Пожалуйста. — Это ответил уже Мозг, и кресло полиловело, затем посерело и, наконец, приняло чистый зеленый цвет.

«Да, — подумал Беккер. — Все, вплоть до цвета и фактуры обивки, Мозг держит в себе и ни разу не собьется. С ума сойти! Ничего нет удивительного, что я тогда разговаривал с Вайтуленисом, как наяву!

— Ты не заэкранировал мысль, — сказал Мозг. — Я понял тебя. А чему ты удивляешься? Ты сам говорил, что среди вас тоже есть люди, создающие в воображении целые миры, не менее реальные, чем окружающий их. Ведь литературные герои — не менее живые люди, чем все вы. И их жизнь так же реальна, как и ваша.