Михаил Анчаров - Самшитовый лес Страница 36

- Мама, откуда ты все знаешь? - спросил Сапожников.

Если бы я знала все, я бы не была одна, - ответила мама.

Глава 23. ДАРОМ ИСТРАЧЕННОЕ ВРЕМЯ

Сапожников приехал в Киев, потому что он придумал вечный двигатель. Ну конечно же колесо! Полый диск с хитростью. Если внутрь запустить пары аммиака и начать вращать диск, то от центробежной силы аммиак начнет сжиматься. И если края диска охладить, то аммиак станет жидким. И если теперь приоткрыть косую щель на краю диска, то аммиак выплеснется реактивной струей. Потому что, становясь паром, начнет вращать диск. А если пар этот собрать и снова охладить, то можно снова напускать его в диск, и диск будет вращаться. И никакой вони, никаких газов выхлопных и никакой траты горючего, потому что ничего не горит. Замкнутый цикл. Собирать, охлаждать, сжимать центробегом, выпускать в камеру - и все сначала. Откуда берется энергия? От малой разницы температур между воздухом и водой, или для автономного двигателя использовать холодильную трубку, ну, это отдельная проблема, не Сапожников ее выдумал. Кому интересно, могут посмотреть в справочнике.

Это принцип. А конструкции могут быть разные. Сложность в многочисленности точек разогрева и охлаждения, которые никак не удавалось скоординировать в расчетах. Где греть? Где охлаждать? Как отделить одно от другого? И это запутывало конструкцию и термодинамические расчеты.

Проще было изготовить, искать в материале, на модели. Но для этого нужны были база и деньги. Пугало, казалось чересчур просто и чересчур похоже на вечный двигатель. Хотя источник энергии был. Только не верили в его доступность и силу. Вся новинка была в диске и вращении. А Сапожников придумал это по аналогии с сердцем. Оно сжимается, выплескивает струю крови, которая энергетически обогащается в легких и снова возвращается в пульсирующее сердце.

Он вообще считал этот цикл универсальным, считал его аналогом и микро, и макро-, и мегавселенной и всюду искал пульсацию: выплеснутый поток обогащение - возврат к пульсирующему двигателю.

Сначала были компрессоры, которые жрали много энергии. Диск и беспроигрышное центробежное сжатие пришли потом.

Мы все объяснили на пальцах. Кому интересно, тот прочел. Кому неинтересно - пропустил.

Идем дальше. Дальше нормально - про войну и про любовь, характеры, конфликты, все, что положено, все как у людей.

В ресторане гостиницы сидели люди и разглядывали тех, кто вновь приходил.

Еда шла вяло, музыки еще не было, и новенькие проходили под взглядами тех, кто пришел раньше, как члены президиума на сцену. Официант показывал им, куда сесть, и они тоже начинали глазеть на новичков, притворяясь старожилами.

- Все как на совещании, - сказал Сапожников. - Специалист от неспециалиста отличается тем, что раньше за столик сел.

У Сапожникова глаза слипались.

Барбарисов сказал, что пить не будет, но потом сказал, что будет пить. Сапожникову хотелось спать, и скатерть была как фанера, и салфетка фанерная. Да еще галстук. Он опять начал носить галстук. Он думал: "Вот, может быть, музыканты придут, тогда я встряхнусь".

- Пошли с нами в гости, - сказал Сапожников официантке. - Мы куда-нибудь пойдем, и вы с нами.

- И еще "столичной" бутылку! - прокричал Барбарисов, потому что стало совсем шумно.

- Мало, пожалуй, - сказал Васька.

- Я пить не буду, - сказал Сапожников. - Я засну.

- Я по гостям не хожу, - сказала официантка. - Я дома сижу. Мне гости вот они у меня где, гости. Сегодня КВН будут показывать. Наш город с соседним сражается. Капитаны, капитаны, мы противника берем улыбкой в плен... "Столичной" не будет, будет "российская". А вы веселые.

- Ну, как ты ко всему этому относишься? - спросил Сапожников у Барбарисова.

- Все прекрасно, не кисни, Сапожников. Все прекрасно. И минеральной парочку... Мы напишем манускрипт, и все будет прекрасно. А потом они наперебой стали говорить официантке комплименты в развязной форме и выпендривались друг перед другом.

- У вас что, неудача какая-нибудь? - спросила она.

- Мы сами этого еще знаем, - ответил Барбарисов.

Тогда она ушла. Ноги у нее были красивые, бедра у нее были красивые, и все посетители провожали ее отрицательными глазами.

- Знаем, - сказал Сапожников. - Скорее всего, удача. Но противная. Мы доказали свое "я". Всех там расколошматили, и решено продолжать работу. Хотя и они и мы понимаем, что никто больше этим заниматься не станет и нас спустят на тормозах. Правильно я говорю? И самое главное - я рад, что все рухнуло. Только времени жаль и самолюбие страдает.

- Не только времени, - поправил Барбарисов.

И видно было, как он жалел, что связался с Сапожниковым и поставил не на того коня. Ему было стыдно, что он так опростоволосился, и поэтому он улыбался ласково. И еще его раздражало, что Сапожникову было наплевать на поражение. Получалось, что Сапожников не тонул, и Барбарисов не стоял на берегу, и сочувствовать было некому, и от этого Барбарисов был не в порядке. Получалось, что Сапожников всех облапошил - не страдает, и точка. Конечно, совещание кончилось крахом всей барбарисово-сапожниковской затеи.

- В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань, - сказал профессор Филидоров.

И Сапожников понял так, что трепетная лань - это Барбарисов или, в крайнем случае, он, Сапожников, но оказалось, что Филидоров имел, в виду себя. Он лань. Потому что Сапожников в ответ на простые вопросы мямлил и раздражающе нарушал тон демократической бодрости и деловитости - папиросы "Казбек", товарищи, откройте фрамугу, короче, будем придерживаться регламента, Василий Федорович хочет сказать, не хочет? Переходим к следующему вопросу. А на вопросы сложные, где сам черт ногу сломит, где в загадочной полутьме мерцал профессор Филидоров, освещая собравшихся улыбкой чеширского кота, - на эти вопросы Сапожников отвечал с легкомысленной радостью и неприлично четко. И вот пожалуйте: Филидоров - трепетная линь.

- Товарищи! Товарищи! - сказал председатель, покосившись на Сапожникова. - Не будем переходить на личности.

И Сапожников понял, что его обозвали конем. "Эх, если бы так", взгрустнул он и неожиданно приободрился и вдруг объяснил собранию то, что его мучило всю дорогу. Что он пас, и что если идея сама себя не может защитить, то вся эта затея, в которую он влез с Барбарисовым и на которую он, Сапожников, возлагал столько надежд, гроша ломаного не стоит. Лично он пас. Все это было хорошо раньше, когда он надрывался до обмороков и гнал к сроку листы, листы, чуть ли не молился по ночам, чтобы очередное влиятельное лицо обратило к ним свое влиятельное лицо, и сам, теряя надежду, старался пробудить таковую у Барбарисова, который, поскуливая от ужаса, учил его жить.

- Ты игрок, - говорил Барбарисов. - Ты игрок, а я инженер.