Игорь Ларионов - Вывих времени Страница 36

Долой все знания! Пусть будут они уделом роботов и компьютеров, которые накормят, напоят и согреют нас. Зачем нам учение? Зачем напрасно истощать свой мозг? Долой все науки, школы и университеты! Долой!

- Долой, - несколько раз хором повторили присутствующие.

- Весь мир создан любовью, состоит из любви и живёт любовью. Возлюби брата и сестру свою, возлюби просто и без лукавства. Возлюби!

- Возлюби! - вторил ему зал.

В этот момент Пьер заметил, будто у него открылось зрение на радиоволны, а точнее это были целенаправленные вибрации мыслей, причём чётко оформленных словами. Пучок этих мыслеформ стремительно нёсся откуда-то издалека, будучи нацелен на затылок Топана, усиливаясь в его мозгу, ритмичными пульсациями насыщал весь зал.

- Любовь! Любовь! Любовь! - гремел по залу Топан.

- Любовь! Любовь! - вторили ему присутствующие.

- В настоящей любви сливаются вместе душа и тело! - истошно выкрикнул Топан.

- Душа и тело! - многоголосое эхо прокатилось по залу.

- Любви не по пути с эгоизмом, - продолжал Топан. - Уединённая любовь двух - разве это не безнадёжная спазма тщетно пытающихся преодолеть свой эгоизм любовников? Настоящая любовь не знает границ! Она захватывает всякого, кто способен отвечать на её Зов! А кто не способен? Какое нам дело до них! Они обречены на вымирание. Старшие поколения вымрут именно так. На смену им придём мы и установим на планете царство Любви. Царство Любви!

- Царство Любви! - орал ликующий зал.

- Нас не остановить! Мы не нарушаем закон. Мы никого не насилуем. Любовь свободна. И каждый, кто молод и не испорчен вконец воспитанием стариков, не сможет устоять перед нашей Верой. Самый сильный аргумент который - сама Природа! Природа Любви! Но когда нас станет слишком много, старики увидят в нас, в нашей Вере, в нашей Любви опасность для своего дряхлеющего мира. Несмотря ни на что, мы выстоим!

- Выстоим! - дружно выдохнул зал.

- Выстоим, несмотря на любые мучения. Боль, освящённая любовью, способна приносить лишь радость - с этими словами Топан с таким остервенением укусил руку, в которой держал цветок, что на ней показались капли крови.

Вслед за ним, с не меньшим остервенением, каждый из собравшихся прокусил свою руку.

- Смотрите! - прокричал Топан. - Вот красный цвет жизни и любви. Сравните его с самым лучшим цветком, который сорван в самом лучшем саду старого, дряхлеющего мира. Разве может бледная, умирающая красота тягаться со смерчем бьющей в наших телах крови? Кровь требует Любви! Любви без запретов и рамок! И если в ответ Любовь потребует крови - мы не воспримем это как жертву... Нет, это радость Любви! Час Любви! Час любви! Час Любви! - судорожно начиная хрипеть, повторяя эти слова всё тише и тише, Топан начал трястись мелкой дрожью, которая вдруг перешла, в ритмичное топанье ногами. Молодые сектанты копировали каждое движение Топана, как и он нашёптывая: "Час Любви! Час Любви!".

Неожиданно Топан завыл так громко, что, казалось, в один микрофон вливается вопль тысяч быков. В следующий момент ударила оглушительная, больно режущая непривычный слух музыка.

Собравшиеся вокруг Топана резкими движениями стали разрывать свои рубахи, которые спадали под их топающие, трясущиеся ноги. Он сам высоко поднял цветок и неистово выкрикнул в микрофон: "Вот так будет сметен всепобеждающей Любовью сначала символ старого, дряхлого мира, а потом и он сам!

Произнося эти слова, Топан бросил цветок под ноги извивающихся, сплетающихся в клубки, клокочущих обнажённых тел.

Пьер, наблюдавший эту дикую для него сцену, не замечаемый собравшимися, внутреннее зрение которых было так далеко от раскрытия, молнией бросился к цветку и, поймав его на лету, вылетел из этого, ставшего для него невыносимо удушливым зала. Вслед за ним, беззвучно трепыхая крылами, неслась Ониона.

Вскоре они были уже в парке Дэя, и Пьер, опустившись на колени, пытался приставить оторванный цветок к стеблю, нежно поглаживая его руками. И тут произошло чудо! Стебель сросся. Из маленького ротика Онионы вырвался крик радости. Подлетев к щеке Пьера, она легко задела её крылом, от чего всё тело его пронзил заряд странного, удивительно живительного тока.

ПОДЗЕМНЫЙ ГОРОД

Пьер с удивлением и неудовольствием отмечал, что время от времени к нему в сознание приходят отдельные фразы проповеди Топана, прокручиваясь в мозгу словно заезженная пластинка: "Голос Любви! Час Любви! Час Любви!.. Сливаются вместе душа и тело ...душа и тело... Царство Любви. Царство Любви... Долой все знания... Долой все знания... Возлюби! Возлюби! Возлюби!

- С этим надо разобраться, - подумал Пьер.

Однажды перед сном навязчивые призывы Топана вновь стали прокручиваться в его сознании. На этот раз Пьер не стал усилием воли отбрасывать их в сторону, решив не трогать тихо звучащие в мозгу слова. Предельно расслабившись, введя свой физический организм в состояние мягкой, тёплой, крайне тяжелой и в то же время приятной неподвижности, он одним движением своей волн, слившейся в это мгновенье с его тонким телом, этим удивительно хорошо организованным сгустком жизненных полей и энергий, выскользнул из начинающего впадать в сон тела физического и встал у его изголовья.

Сразу же его внимание привлёк концентрированный пучок вибраций, воспринимаемых внутренним зрением в виде световых знаков, стремительно бегущих спиралевидными волнами откуда-то издалека и исчезающих в глубине затылка его лежащего в постели тела.

Пьер, будучи в состоянии полной свободы от ограничений физического пространства и времени, последовал за пучком излучений, используя его в качестве ориентира своего движения, ускорявшегося в геометрической прогрессии, словно бесшумная и невидимая молния, нёсся он над поверхностью планеты.

Через некоторое время Пьер оказался в мрачном каменном ущелье, окружённом не очень высокими скалами, причудливые силуэты которых напоминали фантасмагорических чудовищ, разом вылезших из страны мрака на поверхность планеты.

Пучок излучений, который Пьер видел теперь особенно отчётливо, вырывался прямо из бывшей напротив него скалы.

Сознавая, что скала ему не преграда, Пьер шагнул в неё, словно была она не из твёрдого камня, а составлена всего-навсего из игры света и тени.

Он оказался в небольшой, вырубленной в скале пещере, тускло освещённой свисающим сверху фонарём. В ней на беспорядочно набросанной кипе подушек восседало что-то большое, чёрное, увенчанное белесой, студенистой массой, при внимательном разглядывании оказавшейся массивным, в жировых складках, лицом, внутри которых, словно два маленьких буравчика, горели колючим красноватым светом глаза. Огромные, толстые губы, словно насос, шуршащим шепотом выкачивали из себя слова: