Леонид Пузин - Рассказы (сборник) Страница 36

Иркат палкой сгреб не прогоревшие угли и головешки в большую яму, накрыл их дерном и выбрался из шалаша — потеплело. Северный ветер сменился западным, в рассветных сумерках угадывались стремительно несущиеся по небу лохматые сизые тучи. Правда, чутье подсказывало юноше, что тепло будет недолгим — похолодает уже к вечеру. Однако — до вечера… Иркат решил не искушать судьбу и, как ему ни хотелось есть, занялся вполне легальным делом — утеплением шалаша.

Вырезывание деревянным с кремниевыми вкладышами по режущей кромке ножом больших кусков плотного лесного дерна являлось нелегкой работой — когда, обложив шалаш вторым слоем, Иркат посмотрел на проглядывающее сквозь тучи солнце, то от середины неба оно сместилось на четверть оставшегося до горизонта пути. Кайхару, скорее всего, надоело караулить строптивца — можно и за каштанами.

На всякий случай в рощу юноша зашел в стороне от того места, где, по его прикидкам, мог находиться воин. И очень обрадовался, обнаружив, что за подлеском здесь тоже растут каштаны — надо же! Рядом с границей отведенного для испытуемых участка — такое богатство! Еда, на которой — конечно, в урожайный год — вполне можно продержаться все отведенные для испытания две луны! Но — чтобы в Стране Вечного Лета дважды икнулось почтенным предкам! — еда заграничная… значит — запретная… однако — не слишком строго… ни духи реки и леса, ни боги, ни остальные Невидимые нарушителей не карают… только — надзирающий за испытуемыми… а человека, даже самого проницательного, возможно обмануть всегда… избрав другую, не охраняемую им дорогу…

Чрезвычайно довольный своей детской хитростью, Иркат так увлекся сбором каштанов, что торжествующий голос Кайхара был для него подобен грому с ясного неба:

— Нечестивец, да как ты посмел?! После моего запрета — пересечь границу участка?! Вместо того, чтобы охотиться или ловить рыбу — повадился за тем, что полегче! Да я тебя безобразника так сейчас проучу — навек запомнишь! А ну — подойди сюда!

Понимая, что жестокой трепки не избежать — и поделом! за беспечность и самодовольство, вполне заслуженно! — юноша без колебания подошел к Кайхару и стал в шаге от воина, склонив голову и заложив руки за спину. Кайхар, видимо, наслаждаясь покорностью вчерашнего строптивца, растягивал удовольствие — первая оплеуха последовала, когда Иркат успел произнести про себя малое защитительное заклинание. Голова юноши дернулась, зазвенело в ухе, но в целом удар был щадящим — сознание не помутилось. Вторая пощечина оказалась болезненнее — тыльной стороной ладони, с захлестом на уголок зажмурившегося правого глаза. Затем — снова ладонью, зацепив мочку левого уха и раскровенив рассеченную вчера губу. Сильные, очень болезненные удары следовали один за другим — Кайхару явно нравилось избивать покорившегося мужской власти юношу. У Ирката звенело в ушах, из глаз от бессилья и гнева — а он был обязан безропотно принимать побои от любого мужчины вплоть до самого Приобщения — катились слезы, смешиваясь с текущей из носа кровью. Однако голова хоть и гудела, но оставалась ясной: калечить его Кайхар, похоже, не собирался.

Не получив очередного удара, юноша приоткрыл глаза и посмотрел в лицо своему мучителю: нет, во время избиения он зажмурился не из страха, а чтобы при виде кривящей полногубый рот самодовольной ухмылки не дать вырваться клокочущей в горле ярости. Однако сейчас, сразу же после совершенной им небольшой экзекуции, лицо Кайхара выглядело просветленным и ласковым. Его серо-голубые глаза приветливо и дружелюбно смотрели на снисходительно им наказанного юношу — будто бы говоря, что маленький инцидент исчерпан, и грех сбора запретных плодов Иркату прощен.

По обычаю, юноша должен был оставаться на месте: если мужчина решит, что достаточно наказал виновного, то отойдет сам — однако Кайхар не отходил, но и бить, судя по его виду, больше не собирался. В уме Ирката мелькнуло скверное подозрение: неужели этот неугомонный сластолюбец вновь начнет приставать? Мало ему двух добровольных "наложниц"? Оказалось — что мало… а верней…

— Только тебя, Иркат! Хочет мое сердце! Тебя одного — и никого другого!

Услышав это признание, юноша замер, как птичка, завораживаемая змеей. Ведь именно такие слова он сам во сне говорил Лигайде! А после посвящения в мужчины собирался — дерзко нарушив все мыслимые законы! — произнести их вслух. И вдруг он слышит их от Кайхара? От, казалось бы, бесчувственного, очень немолодого воина? По меркам Речных Людей — почти старика! Нет, вчера все было много естественнее и проще: Кайхар, в пылу борьбы с уклоняющимся упрямцем, произносил только угрозы да посулы — отрывистые, почти бессвязные, выкрикиваемые сдавленным хриплым голосом. И надо же! Чтобы у седобородого, обремененного и веснами, и битвами воина были в душе такие очаровывающие и прельщающие слова?! А Кайхар, заметив, что юноша находится в состоянии близком к трансу, стал еще более красноречивым:

— Без тебя, Иркат, мое сердце — камень! Тяжесть в груди и боль! Ты, Иркат, заколдовал мое сердце! Так — что, кроме тебя, никого в нем нет! И не только сердце! Ни чьей и нигде дырочки — ни спереди, ни сзади — кроме твоей, не хочет больше мой инхам! И никогда не захочет — я знаю! И на мои глаза ты, Иркат, наложил заклятие! Никого, кроме тебя, не видят мои глаза! Зато тебя — везде и всегда! Ведь мои глаза знали, что ты в этой роще! И я пришел! А что немного побил — это ведь для твоей же пользы! Чтобы отвести от тебя гнев Бранки! А особенно — Лесовика! Ты не знаешь, но он уже вчера очень разозлился из-за унесенных тобой из этой рощи каштанов! Почему я вчера и пришел, и велел выбросить в ручей эти нечистые плоды! А что захотел взять тебя силой — прости! Когда ты повернулся ко мне своей обалденной аржей — мой инхам просто взбесился! Как тебе удалось, Иркат, полностью околдовать меня? И зачем? Ведь если ты отвергнешь мою любовь — не только сердце, но и весь я превращусь в камень! И буду долго умирать в муках! Не отвергай, Иркат, лучше убей! Возьми нож и вонзи его в мое — больное тобой — сердце! По самую рукоятку! О, Иркат, если ты меня отвергнешь, умереть от твоей руки — блаженство!

Очарованный этими удивительными признаниями, юноша чувствовал себя безоговорочно плененным: а Кайхар все говорил и говорил — будто бы вил паутину из слов. Из удивительно проникновенных, никогда прежде — до того, как воин их произнес — не существовавших слов! Верней, сами по себе, по отдельности, в языке Речных Людей эти слова, конечно, существовали — но завораживающие их сочетания! Их строй и порядок! Нет! Если подобное сказанному Кайхаром в начале душа юноши говорила во сне Лигайде, то продолжение речи воина — это уже не земной язык! Не человеческий! На таком языке в Стране Вечного Лета Предки разговаривают с Богами!