Ходоки во времени. Суета во времени. Книга 2 - Виктор Васильевич Ананишнов Страница 37

Симон покривил в усмешке губы.

– Нет, Ваня. Не сразу. Ты что, в шлёпанцах собрался явиться к ли-цу с аристократическими замашками? А именно к нему мы с тобой и доном Севильяком как раз и должны направиться. Посмотри на меня. – Иван видел перед собой как всегда элегантно одетого Симона. – Вот-вот… Но даже я не готов. Хотя бы эта рубашка… – он опять пальцем поправил воротник, словно тот его душил.

Иван снова недоверчиво оглядел его.

Костюм на нём с иголочки цвета морской волны, пиджак с зауженной талией, накрахмаленная рубаха с перламутровыми пуговицами в уголках воротника. Хорошо подобранный галстук. Сверкающие штиблеты – полудой горят. В петлице пиджака белая роза в росинках. Волосы зачёсаны с идеальным пробором: вдоль по черепу, словно шелковистая ниточка переброшена.

– Ничего себе, Симон! – с недоверчивым изумлением проговорил Иван. – Вы и сейчас богатым женихом или лордом каким-нибудь на все сто выглядите.

– Ваня, ты как был прорабом, так и остался, – с осуждением сказал Симон. – Вот потому-то тебе даже обычный галстук, надетый к рубахе, уже кажется верхом моды. Тебе бы из джинсов не вылезать, да свитер не снимать. И эти твои кирзовые сапоги… А в том времени, куда мы пойдём, носили несколько не то, что на мне. Я это имел в виду, говоря о своей неготовности.

– Ясно. – Иван, чувствуя прилив сил, решительно поднялся с дивана. – Наши действия?

– Пока никаких особых действий. Просто следуй за мной. В год ты-сяча девятьсот второй.

– В шлёпанцах?

– Пока не важно в чём.

– Ну вот! Только что предупредили, что в них нельзя…

– Это было к слову. Надеюсь, ты оденешься.

– А дон Севильяк?

– Он знает, где нас ждать.

Уже спустя несколько не долгих минут в комнате повисла тишина.

Симон и Иван стали на дорогу времени, а Сарый тут же занял покинутое ложе – и заснул сном праведника.

Щёголи начала века

Дон Севильяк, сверкая алмазной брошью в галстуке, набычась, оглядывал себя в зеркале. Вид у него был явно настроенный на немедленные какие-то действия.

– Как я, Ваня?

– Нет слов, – не покривил душой Иван, поскольку дон Севильяк неотразимо блистал красотой лица, мощью фигуры и одеяния. – А как я?

– Тебя, Ваня, не стыдно везти на выставку породистых аристократов, – напыщенно сказал дон Севильяк, – если бы, конечно, такая выставка существовала.

– Нашёл породистого. Да ещё аристократа, – довольно проворчал Иван, крутясь перед другим зеркалом. – Отец мой в тринадцать лет работать плотником стал. Это потом он мореходку закончил… И меня рубанок держать научил… Как костюм, спрашиваю?

– Вполне, – одобрил подошедший Симон. – Только чувствуй себя в нём непринужденнее. Примерь шляпу… Прекрасно. Теперь надень другой костюм… Ваня, позабудь свои прорабские привычки. Там, может быть, хороши сапоги и непромокаемая куртка. Как в поле ходьбы… А здесь мы не на стройке и не на дороге времени…

– Заметил, – ворчливо отозвался Иван. – Вас бы хоть раз заставить подняться на мачту вручную, как говорят монтажники… Хотя бы метров на двести… Но мне этот костюм нравиться. Зачем второй-то?

– Ваня, перестань!

Хозяин заведения, немногословный, понимающий всё с полунамёка, низкорослый, но широкий в кости человек – Антон Руже – положил перед Толкачёвым новую смену. Узкие брюки в широкую синюю полоску и удлинённый узкий пиджак цвета персидской сирени с белым кантом на лацканах и полах. Наряд дополнила шляпа, в цвет пиджаку, с белым шнуром по кругу.

Иван разглядывал себя. Это надо было видеть самому. Щёголь начала века, каких он знал лишь по кино, предстал перед ним в зеркальном отражении.

– Трость! – вспомнил он вслух.

И трость появилась в его руках!

Тонкая, изящная, лаковая, под рост.

Белые перчатки бархатисто стиснули кисти рук.

– Так и пойдем, – удовлетворённо объявил Симон. – Остальное, Антон, доставь, пожалуйста, в известное тебе место.

– Всё будет сделано, господа.

Руже предупредительно и с полупоклоном распахнул неширокую выходную дверь перед ходоками. Весело прозвенел колокольчик.

– Все будет сделано, господа, всегда рад вам услужить, – сказал он в спину богатым заказчикам.

Толкачёв шагал неторопливо по многолюдной улице весеннего Парижа и наслаждался.

Ещё бы! Втроём они привлекали внимание даже такой избалованной публики как парижане. Могучий дон Севильяк направо и налево отвешивал учтивые поклоны, а сосредоточенный Симон, идя между высокими спутниками, как бы замыкал эту удивительно привлекательную пару замком, не давая ей распасться.

Мужчины поглядывали на них с уважением, а дамы откровенно дарили улыбки.

Ивану нравилось так идти.

Не зная ещё подробностей предстоящего дела, он и не торопился что-либо узнать, оно казалось не слишком трудным, зато антураж, созданный Симоном вокруг него, придавал всему окраску значительности и таинственности.

И это тоже нравилось Ивану.

Не то что, потея и хрипя, протаскивать аппаратчиков сквозь барьер, уподобляясь волу, впряжённому в тяжело нагруженную телегу. Или неприятности на дороге времени, а хуже того – клетка одного из Подарков…

Надо позабыть о таких неприятностях!

Возможности ходоков раскрывались, как ему казалось в эти прекрасные минуты, со своей беззаботно-радостной стороны. Может быть, на нечто подобное намекал Сарый, беседуя с ним? Осесть прямо тут бы, в Париже, прохаживаться вот так, посматривая на всех свысока. Обжиться. Завести знакомства…

А что? Над головой синее небо, ещё не слишком закопчённое дымом труб бесчисленных заводов. Никаких тебе страстей-мордастей предстоящих в будущем мировых войн и атомного дамоклова меча. Прожить тут годик-два, потом податься куда-нибудь в другие места.

На то и Симон намекал…

Иван думал так, но знал свою натуру.

Из дома своего, и из времени, в котором родился и вырос и которое знал и любил, он никуда, пожалуй, не уйдёт. За длительный уже период хождений по дороге времени убедился в этой своей привязанности. Пусть к его времени люди пережили и газовые атаки, и камеры, и страшные войны, и атомную бомбардировку-предупреждение, но…

Ивану трудно было бы сформулировать даже для себя чувство, охватывающее его, когда он думал о своих возможностях уйти на житие в другие исторические времена. Такая свобода выбора ещё больше привязывала его к своему времени. Он пока не совсем понимал своего предназначения и не сказал себе о необходимости борьбы в той точке зоха, которая была ему всего ближе и роднее. Но в нём уже подспудно зрело некое решение, касающееся и его самого и ходоков-современников, и других людей, то ли ожидание глобальных перемен в своём статусе, как ходока во времени…

Дом, куда их привёл и поселил Симон, – трехэтажный, горчично-серый – ничем не отличался от других домов на улице. Комнаты обставлены просто, без лишних предметов. Столы, кровати. Цветы на подоконнике. Но несмятые постели и отсутствие мелких вещей, чистота столов и свежесть цветов придавали комнатам нежилой вид и наводили на мысль, что постояльцы находятся здесь недавно и временно.

– Однажды, Ваня, я познакомился со скромным молодым человеком, – прохаживаясь по ковровой, слегка вытертой, дорожке, рассказывал Симон. – Вернее, скромным он мне показался. И тихим. И