Валерий Вотрин - Гермес Страница 37

Пауза.

— Нет, ты не понимаешь. Мне больно, грешно, если выражаться твоими словами, было видеть, как там, на Буле, ты взглянула на меня — с тем, чтобы причинить мне эту боль, чтобы унизить даже, а ведь я поступил, как требовало этого от меня мое естество.

— Я знаю.

Пауза.

— Тогда пойми, пойми тогда и ты, что мое естество требовало, вынуждало меня прийти к нему. Воздай людям по-своему, сказал он тогда мне, и я спросила: как, Господи? И он сказал: будь свидетелем моим пред людьми. А с сущностью своей языческой расстаться не хочешь, спросил он меня. Остаться тою же хочешь? И я ответила: не хочу, Господи, возьми ее у меня. Но я ничего не почувствовала, когда в то же мгновение облек он меня судьбою Шехины. И я стала ею. Как древо, прогнулась ты под бременем этим, сказал он.

— Господом назвала его ты.

— Да.

Пауза. В лунном свете показался ее профиль.

— Видеть покорной меня желаешь? Скажешь: отрекись, стань такой же, как прежде, ибо требуем от тебя этого мы? Брось людей, брось тяготы мира на растерзание и глумление нам, Архонтам мира сего, ибо не нуждается в заступниках? А слов его не помнишь: «Горе миру от соблазнов, ибо надобно придти соблазнам; но горе тому человеку, чрез которого соблазн приходит»? Человеку! Что же говорить о вас? Пауза. Рука его сжалась в кулак и сдвинула чашу, из которой пролилось вино.

— Человеку? Вы, в своем заблуждении и самолюбовании, в своих песнопениях и славословиях, забыли о людях. Любовь ваша к ним превратилась в привычное сюсюканье, а нет ничего хуже привычки, ибо она есть зло меньшее. Криком искричитесь, воплем извойтесь, а не заставите любить вас насильно, гордецов вселенских! Так же, как люди верные, стойкие и благостные удерживают в этом мире тебя, так и те люди, коих зовете вы мерзкими, греху преданными и недостойными, удерживают здесь нас.

— Ты говоришь ложь.

Пауза.

— Ортодоксальность ваша вошла в поговорку. Всемерно раздуваете вы вражды и растления, вам по нутру хрипота в горле от несчетных споров, утверждающих вашу хваленую святость, вы содействуете ложным проповедям и лжепророкам.

— И опять ты изрыгаешь ложь и хулы.

— Но нет, не пытайся чуждое вам, но от этого не становящееся неверным, мнение объявлять хулою и лаем небес! С миром покончить хотите? А миром покончить не хотите?

Пауза.

— Как, если не светлыми и темными, называют нас люди? Пустозвоны! Что они на земле? Недостойны они всяческой милости, предатели, но смерти достойны!

— Смерти требуете? А сами не смертны? Лишь узрев великую славу моего Господина, кинулись по кустам, будто собаки алчные.

— Слава? Где она? И кто ты сама? Уже говорил тебе: ты такая же. Тебе не исправиться. И перестань корчить из себя праведницу. Ты наша.

— Как много в тебе злобы! И я любила тебя.

— Да, ты меня любила.

Пауза.

— Ты хочешь обратить меня, повернуть вспять. Пустое. Людей не можете исправить, что же тогда обращать меня, закосневшего? Лучше подумай, основательно. хорошенько подумай — и вернись. Ты ведь Дитя Нуна. Тебя не простят сейчас, пусть даже ты отречешься у всех на глазах. Но лучше быть запоздавшей, чем подвергнуться всемирному позору.

— Никогда.

— Хорошо, тогда объясни: что ты для людей? — Я заступница. Я не видна, но я есть. Люди, не ты, поймут меня. — Они не верят. Они не поймут.

— Пусть! Все равно внидут в царствие небесное, где не место вам, дьяволам!

Пауза.

— Да, он обратил тебя. Я это понял окончательно. Ты стала его глазами и ушами, его языком. Он нашел хорошую заместительницу.

— Но и ты знай: путь злобы есть путь в Хаос.

— Хаос — наш дом, так говорят древние. Я не стыжусь его, своего прародителя.

— Но и ада не стыдишься.

Пауза.

— Мне жаль.

— Чего?

— Ведь нам не по пути. Зачем ты пришел! Только разбередил раны моего сердца и свое сердце разбередил.

— Я не хотел этого.

— Ведай то, что я сказала: путь злобы суть путь в Хаос. Не болеешь душой — не живешь. И если не любишь людей — тоже не живешь. Пауза. И после паузы он сказал, подойдя к ней:

— Я… поцелую тебя. Нет, это — поцелуй прощания. Ведь мы расстаемся.

— Да, — сказала она.

И, хотя их поцелуй был долгий и страстный, и объятия были крепки, и внезапная судорога прошла по их телам, когда объятья разомкнулись, лица их были спокойны и холодны.

Если раздоры и спор начинается между бессмертных, если солжет кто-нибудь из богов, на Олимпе живущих, с кружкою шлет золотою отец-молневержец Ириду, чтобы для клятвы великой богов принесла издалека многоимянную воду холодную, что из высокой и недоступной струится скалы. Под землею пространной долго она из священной реки протекает средь ночи. Эта ж одна из скалы вытекает на горе бессмертным. Если, свершив той водой возлияние, ложною клятвой кто из богов поклянется, живущих на снежном Олимпе, тот бездыханным лежит в продолжение целого года. Не приближается к пище — амвросии с нектаром сладким, но без дыханья и речи лежит на разостланном ложе. Сон непробудный, тяжелый и злой его душу объемлет. Медленный год протечет, и болезнь прекращается эта. Но за одною бедою другая является следом: девять он лет вдалеке от бессмертных богов обитает, ни на собранья, ни на пиры никогда к ним не ходит. Девять лет напролет. На десятый же год начинает вновь посещать он собранья богов, на Олимпе живущих.

Новоиспеченный Архонт, существо тщеславное и себялюбивое, бен Кебес, сидя в своем огненном мире, наслаждался осознанием безмерной власти и своею избранностью. Второй из всех Детей Нуна, он был избран князем мира, и его вовсе не смущало то, что для другого носило бы название «на вторых ролях». Он совсем об этом не думал, ему это даже не приходило в голову. И совсем не думал он о хождении по костям своих предшественников, плясках на могилах и прочих тому подобных неприятных вещах. Кебес даже гордился тем, что друга его Сутеха провозгласили Сатаной, втайне завидуя ему, да и как не завидовать, коли почетно это в глазах Семей Горы и Детей Нуна, почетно олицетворять собой геройство и отвагу — пойти против Осириса, быть Тифоном. Всяк захотел бы такой участи, но далеко не каждому дано удостоиться ее, ибо не хватит ему воли и дерзости. Так думал он.

Бен Кебес любил крокодилов, резкий запах благовоний и все, что связано с огнем. Поэтому его мир прихотливо и странно сочетал в себе эти привязанности своего хозяина, сливая воедино противоположное и отбрасывая всяческие установления. Геральдическими цветами его мира были красный и желтый. Геральдическим зверем — крокодил. Стихией — огонь. Символом — вертикальный столп, опора, и лестница. Здесь были вулканы и реки лавы, непрестанные пожары озаряли небо колышущимся, набатным сиянием, а треск, вой, бушевание изменчивой стихии наполняли воздух. Олицетворением этого дикого мира был его хозяин, бен Кебес.