Людмила Козинец - Разорванная цепь (Сборник) Страница 38

Шолоро читала быстро.У нее оказалась цепкая память и способности к беспристрастному анализу. Донимать нас вопросами она перестала, но вполне еще могла поинтересоваться, почему стрелки часов движутся слева направо или почему у пианино клавиши в линию, а не полукругом.

Мы пока что ищем методику количественных измерений. Честно говоря, бредем, как в темном лесу. Я рисую график и вспоминаю еще один сеанс, показанный нам Шолоро.

…Жуткий, полный боли и отчаяния крик. Кричит женщина. Она извивается на иссохшей змле,колотит худыми руками по пыльной дороге. Жалко мотается на слабой шее растрепанная голова, бьются на ключицах мониста.

Появляется, словно «вплывает в кадр», грузноватый, седой мужчина в синих штанах и долгополом кафтане, За коротким голенищем сапога, кнут. На лице — пыль и кровь, запекшаяся маска страдания. Глаза полны слез. Не мигает, не отводит взгляда.

И вот- вся картина в целом.На краю оврага- цветная оборванная толпа цыган. Голосят дети,плачут женщины. Молодой цыган сидит на земле, сжимая ладонями голову. Между пальцами вязкими толчками пробивается кровь.

В овраге солдаты.Они сваливают в огромную кучу нищенские цыганские кибитки. Миг- и взвилось пламя. Толпа гудит и стонет, и я ясно различаю два речевых рисунка в их жалобах и проклятиях.

…Прошла зима. Шолоро похудела, выглядит усталой и хрупкой.У нее изменилось лицо: стало тоньше, светлее и спокойнее.

Было решено,что в мае она уйдет из клиники.Шолоро никогда не жаловалась,но от Володи я приблизительно знал, каково ей приходится в больнице. Как к ней относятся анестезиологи.Какие невероятные слухи разнесли по городу нянечки. Но главное- как тяжело ей выносить человеческую боль, ей, умеющей мгновенно ее снять. Однажды она сказала:

— Знаешь,какие у матерей глаза?Лучше бы я ничего не умела. Один раз всего и разрешили. Мальчика оперировали, ему наркоз нельзя.Я возле него села, и мы полночи разговаривали. Я ему и показала кое-что. А в больнице меня боятся. Почему они меня боятся?

Лето выдалось сырое и холодное. Но сколько же роз было в садах тем летом! Обламывались ветви,и плыли розы по нашей маленькой,занесенной песком речушке. И груды влажных роз оставили выпускники мединститута у подножия памятника погибшим коллегам.А Шолоро положила букет ромашек. И ушла на первый экзамен,даже не оглянувшись на нас. Мы самоотверженно прождали ее три часа.Я волновался,как отец,ей-богу. На скамейках институтского парка расположилась пестрая группка цыган,и какой-то пацаненок посмышленее, забравшись на старую акацию, заглядывал в открытые окна аудитории.

Шолоро, конечно же, получила пятерку. И за два последующих экзамена тоже.

Ранним летним утром бежала Шолоро на последний экзамен. В безлюдном еще парке дворники поливали газоны. По теплым бетонным дорожкам носился веселый щенок сеттер, рыжий и ушастый. Он гонял сердитую пчелу.

На вымытых бетонных плитах, уже подсохших, маленькая девочка в розовом платьице с кружевами рисовала мелом большое солнце.

Шолоро сбегала по широким ступеням. Второпях оступилась, и неловко упав, больно ушибла лодыжку.Шолоро охнула,зажмурилась,застонав от боли. Мгновенно брызнули слезы. Она присела, потерла быстро опухающую ногу.

— Тетя, тебе больно?

Шолоро подняла голову.Рядом стояла девочка в розовом платьице. Она серьезно смотрела на Шолоро, отряхивая выпачканные мелом ладошки.

— Больно, маленькая. Но сейчас пройдет…

— Да,пройдет.Только нужно сделать вот так…- девочка присела возле Шолоро, пухлыми, нежными пальчиками обхватила ушибленную лодыжку.Резкая боль почти мгновенно свернулась, затихла и змейкой соскользнула с ноги, сошла синеватая опухоль…Не веря себе, Шолоро осторожно пошевелила ногой. Чудеса…

Девочка улыбнулась и сказала доверительно:

— Я всегда так делаю, когда ударюсь.А бабушка говорит: надо йодом, чудес не бывает.

— Маленькая, как тебя зовут?

— Ася…

— Асенька, а где ты живешь?

— Во-он там, за мостиком мой дом.

— Асенька,дружочек,я вот тебе тут напишу телефон, ты можешь мне позвонить? Или пусть мама позвонит. Только обязательно!

— Я умею позвонить. А мы с тобой теперь дружить будем?

— Обязательно. Мы с тобой теперь будем дружить долго-долго! А это твой щенок?

— Да, это Роб. А можно, ты с ним тоже будешь дружить?

— Да, миленькая. Конечно, вон он какой славный. Вы здесь часто гуляете?

— Каждое утро. Бабушка идет за молоком, а мы тут гуляем.

— Я приду завтра утром, Асенька. До свидания! До завтра!

ПАНСИОНАТ

I

Кому быть живым и хвалимым,

Кто должен быть мертв и хулим-

Известно у нас подхалимам

Влиятельным только одним.

— Ты твердо решил ехать?

— Почему бы и нет? Картину я закончил, новую еще не вижу.Так, фрагменты, детали…А медики настоятельно рекомендуют.

— Ты был у врача?

— А ты разве нет? Насколько мне известно, зимой все члены Союза Творцов получили приглашения посетить специальную врачебную комиссию. У них это называется плановая диспансеризация.

— Ну и как?

— Не вижу повода для иронии. Это не смешно. Всего обстукали, обсмотрели, обо всем расспросили и выписали кучу рекомендаций: диета, витамины и эта ужасная лечебная гимнастика…

— Подумать только, лечебная гимнастика!- усмехнулся Дан.

— Я, конечно, ни на что не соглашался, был непоколебим, как скалы Синего Хребта,- продолжал художник Тиль, укладывая второй чемодан.- Но тогда они взяли с меня честное слово, что я поеду отдохнуть в пансионат. И вот вчера вечерней почтой прибыла, так сказать, курортная карта.

Дан, давний друг художника, поэт и скептик, слушал простую эту историю очень внимательно- несоизмеримо с ничтожным по сути предметом разговора. И от этого преувеличенного внимания Тиль смущался и становился многословным.

Наконец Дан поднялся из глубокого кресла, неохотно покидая тепло камина, где за узорчатой металлической решеткой от корявых корней можжевельника струился душистый дымок. Поэт прошелся по кабинету, затем присел на краешек письменного стола.

Стол резного черного дерева был основательный,как древний собор:массивные колонны тумб, этажи ящичков бюро,витражная инкрустация, полированный камень письменного прибора. Как обычно, стол был завален всяким любопытным хламом. Лежали старые письма,клочки рыхлой бумаги с набросками пером,морские раковины, обкатанные волной камешки и осколки стекла, обломки керамики, зеленый от времени фрагмент медного светильника, книги, изящная дамская перчатка прошлого века,еще хранящая аромат амбры,засохшие розы,смятые тюбики из-под красок, ленты, кисти, альбомы…И еще лежал на столе бланк- путевка на месяц отдыха в пансионате «Лебедь».