Кирилл Якимец - Отряд "Омега" Страница 39

Глава 3

Музыка была прекрасной. Ольга не могла проследить ход мелодии, но чувствовала, что такую музыку обязательно оценил бы ее отец. И даже министр войны оценил бы эту музыку. И министр финансов. И Протосеваст. И вообще — все столичные мужчины. Где же мужчины? Ольге хотелось, чтобы кругом было много мужчин. Преподаватели, курсанты, монахи — все. Но мужчин не было, только руки высовывались из клубов золотистого дыма. Дым щекотал ноздри, проникал в легкие и растекался по телу горячими потоками. Руки ласкали — спину, грудь, живот, ниже, ниже…

Ольга застонала. И открыла глаза. Она лежала связанной на земляном полу в полутемном зале. Полированные деревянные колонны поддерживали низкий потолок из гладко обструганных досок. Руки исчезли. Золотой туман тоже исчез, по крайней мере — снаружи. По телу продолжало разливаться сладкое тепло.

Музыка тоже осталась, если, конечно, можно назвать музыкой монотонный вой. Вой исходил от единственного освещенного места в зале. Факелы были воткнуты в стену с обеих сторон деревянного разукрашенного помоста — тонкие золотые и синие узоры по бардовому фону. Вокруг помоста, вытянув вверх руки с какими-то мешочками, стояли коленопреклоненные фигуры удильщиков. Ольга прищурилась… Да, так и есть. «Желтые» и «синие» удильщики вместе. На вытянутых головах удильщиков — высокие шапки, формы которых говорят о принадлежности хозяев шапок к разным племенам.

Но ведь они же воюют! Почему они здесь все вперемежку? Тем более, «синие» и «желтые» бок о бок. Рядом в темноте блеснули глаза. Принцесса разглядела связанных гвардейских курсантов, лежавших на земле, так же, как и она сама. Курсанты смотрели прямо на нее, и лица их были перекошены… От чего? Ольа вдруг догадалась: от сильнейшего желания. Она сама испытывала подобное желание. Теперь понятно, что это за тепло разливается по телу.

Но никакое желание не могло отвлечь Ольгу от того, что она увидела на помосте. Высокий табурет, на котором, скрестив ноги, восседает «синий» удильщик, совершенно голый и без шапки. Только хобот его украшен толстым простым золотым браслетом и двумя полированными палочками из красного дерева. А рядом стоит, чуть раскачиваясь, человек — силач лет пятидесяти, совершенно лысый, зато с пышными серыми усами. Человек был в набедренной повязке, какую носят «синие» удильщики, и в выцветшей куртке новгородского опричника. А в руках он держал Калюку Припегаллы и дул в нее, в верхний конец, не прикасаясь губами. Именно Калюка издавала тот самый монотонный звук, который во сне показался Ольге прекрасной музыкой. И именно Калюка вызвала в Ольге и в курсантах жгучее желание — Ольга почему-то сразу поверила легенде. Если бы курсанты не были связаны, они бы обязательно кинулись на Ольгу и попытались учинить какой-нибудь срамной ритуал, чтобы порадовать Припегаллу, древнего бога оргий. Но курсанты были связаны и могли только стонать и сверкать глазами.

А ритуал, проходивший на помосте, не имел, казалось, к Припегалле никакого отношения. Удильщики держали свои узелки над головами. Человек, не переставая дуть в один конец Калюки, направлял другой ее конец, украшенный изображением рыбьей головы, поочередно на каждый узелок. Удильщик на табурете сидел неподвижно. Потом хлопнул в ладоши. Человек прекратил дуть, а удильщик продекламировал несколько четверостиший на непонятном языке. Снова хлопнул в ладоши. И человек продолжил сой "концерт".

Так повторялось несколько раз. Наконец, удильщик в последний раз хлопнул в ладоши, что-то громко выкрикнул. Человек опустил Калюку. Ольга почувствовала, как желание покидает тело вместе с теплом. Курсантов, видимо, тоже отпустило — они перестали ворочаться и удивленно пялились на Ольгу и друг на друга. Кто-то сдавленно ругался.

Остальные удильщики встали с колен, прицепили узелки к поясам и гуськом молча вышли в боковую дверь — но сразу вернулись, уже не гуськом, а толпой, что-то удовлетворенно бурча. Последние двое удильщиков несли большой чан и множество чашечек, сделанных из осиных гнезд. Чан водрузили на помост, разобрали чашечки. Каждый зачерпнул что-то из чана и принялся пить мелкими глотками. Голый удильщик присоединился к остальным — тоже взял чашечку, зачерпнул свою порцию и сел с ней на землю, привалившись широкой синей спиной к помосту.

Человек аккуратно положил Калюку на опустевший табурет, взял сразу две чашечки, зачерпнул. Одну выпил залпом, а вторую, соскочив с помоста, понес… Ольга поняла, что он несет чашечку ей.

Присев возле связанной принцессы, человек обратился к ней по-гречески. Говорил он с жестким акцентом — но это был явно не турецкий и не русский акцент. Скорее всего — акцент какого-то местного языка.

— Ваше высочество, не сердитесь. Прошу вас отведать моего варева.

— Развяжите меня, — потребовала принцесса.

— Не могу, — ответил человек и прибавил по-русски, — я же тебя знаю, крестница. Начнешь ногами махать, Цир-Цир расплещешь. Пей так. Давай помогу.

Ольга замотала головой. Потом оглянулась вглубь зала. Всюду лежали связанные курсанты. Некоторые не шевелились, но многие извивались, пытаясь освободиться — кто-то вяло, а кто-то яростно. В темноте они были похожи на толстых червей, копошащихся в мутной жиже.

— Не бойся, все твои мальчишки целы, — успокоил Ольгу человек. — А вот нам из-за тебя прийдется новую землянку рыть. Здорово ты нас нашла. Только не понимаю, за каким хреном.

— Тоже мне, крестный, — огрызнулась Ольга, — я тебя тоже знаю. Ты Горыня, опричный сотник. Ты бросил мою мать.

Горыня усмехнулся в усы.

— Да плевать тебе на мать — с самой маковки Иоанновой колокольни. Я иногда слушаю светские новости, да и людишки у меня есть на Земле, так, чтобы следить за политикой. Но я в нее не лезу.

— Ой ли! А зачем ты спер государственную ценность?..

— Хобот, что ль?

— Калюку Припегаллы.

— Так вот, почему…

Горыня рассмеялся. Крикнул что-то удильщикам на их языке, и они оглушительно затрубили. Потом успокоились и снова принялись пить из чашечек, тихо переговариваясь.

Ольга взбесилась.

— Ты — вор и дезертир. Мне действительно плевать на мать, но ты поступил с ней, как ублюдок. Это не главное, верно. Главное, что ты — дезертир. И что ты украл у Империи…

— Да что я такого украл у Империи? Бирюльку из музея? Ладно, ты ее вернешь, например. А за каким бесом? Чтобы групповухи во дворце проходили веселее? И я… Если уж оправдываться, то я не дезертир. Подумаешь, опричный сотник. Это не дело. Вот здесь, на Килкамжаре, у меня дело.

— В дудку дудеть. Припегалла сраный. Жрец носатых дикарей.

Горыня встал. И ответил очень тихо и очень серьезно.