Вадим Охотников - В мире исканий Страница 39

Лейтенант небрежно закинул ногу на ногу и принял непринужденную позу. Слушателям стало ясно, что рассказчику предстоит совсем не легкая для него задача и он старается это скрыть своей излишней развязностью.

— Постараюсь объяснить вам все это в самом популярном разрезе, так сказать умышленно избегая употребления каких-либо запутанных математических формул.

Вы знаете, что издает каждый твердый предмет, если по нему, например, чем-нибудь стукнуть? Звук! А что это значит? Это значит, что предмет от удара легонько сжимается или, возможно, изгибается. Сначала, конечно, в одну сторону, а потом, из-за упругости, в другую. Ну и начинает, таким образом, некоторое время колебаться, или, говоря обыденным языком, дрожать.

Эта-то дрожь и передается до некоторой степени окружающему воздуху, а уже от него колеблется барабанная перепонка в нашем ухе.

Вот мы и воспринимаем колебания воздуха в виде звука.

Когда мы, например, говорим или, предположим, кричим, то в этот момент у нас в горле тоже трясется голосовая связка, благодаря чему и делается все это достаточно слышным. А если бы эта связка не дрожала, то говорить или петь было бы совершенно невозможно.

От звука, как вы, наверное, уже заметили, дрожат, конечно, не только перепонки в человеческом ухе, но также и различные предметы, хотя, конечно, незначительной, невидимой на глаз дрожью.

И вот тут-то я и должен обратить ваше внимание на одно интереснейшее научное явление. Заключается оно в следующем.

Видите ли, вообще от звука любой высоты более или менее колеблются все предметы, но больше всего, представьте себе, охватываются дрожью именно те, которые, ежели по ним стукнуть, сами способны издавать подобный же звук.

Значит, выходит, что каждый предмет как бы настроен на свой определенный звук, и как раз на такой звук, который способен издавать он сам.

Это явление в физике называется резонансом.

Лейтенант торжествующе посмотрел на своих слушателей, как бы любуясь произведенным эффектом. Многие из нас, явно заинтересованные рассказом, даже перестали улыбаться.

— Зачем нам с вами далеко идти за примером! — продолжал между тем рассказчик. — Давайте хоть сейчас возьмем две обыкновенные гитары и настроим их обе на одинаковый лад. Если, предположим, кто-нибудь из вас тронет струну у одной гитары, то можно услышать, как струна у другой гитары, настроенная на этот же тон, отзовется. А остальные струны, представьте себе, будут вести себя тихо.

Отчего это получается, я вас спрашиваю? Да очень просто!

Вот давайте возьмем еще доску, зажатую с одного конца в бревно, а на другой конец посадим кого-нибудь и объясним ему, что сейчас будем его качать. И действительно, подойдем и легонечко толкнем его вниз. Что произойдет? Он начнет качаться: вниз — вверх, вниз — вверх… Если мы будем подталкивать его даже потихоньку, но сообразуясь с качанием доски, или, как говорят, будем попадать в ритм качки, то сможем раскачать его так, что доска даже обломится.

А если мы будем толкать доску хотя и сильно, но беспорядочно, как попало, то ничего подобного не получится.

Так и со струной! Когда воздушные колебания начинают толкать ее в ритм ее собственных периодов, как говорят физики, то она очень легко раскачивается. А уж какая-либо другая частота ее мало трогает.

Ну, конечно, струну нельзя сравнивать с какими-нибудь обыденными предметами. Со струной — просто. Она может колебаться только в определенном направлении и потому издает в основном только один, достаточно ясный тон. А возьмем, например, самоварную трубу. Тоже издает звук! Если, предположим, вы ее уроните на пол… Ну, а что это будет за звук? Какого, я спрашиваю у вас, тона? Да на этот музыкальный вопрос ни один, даже гениальный композитор ответить не в состоянии!

А все дело в том, что самоварная труба не колеблется только в определенном направлении, как это делает струна, а в силу своей сложной конструкции одновременно сжимается, изгибается и вообще искривляется самым причудливым образом! Благодаря этому и получается не один тон, а сразу несколько, перепутанных между собой. Следовательно, и наоборот: чтобы вызвать в самоварной трубе как следует явления резонанса и заставить ее дрожать от звука, необходимо на нее действовать тоже сложным звуком, состоящим из разных тонов. Одним словом, нужен для этой цели такой же звук, какой издает она сама при падении.

Сейчас, когда я вам это объясняю, вы, наверно, понимаете все хорошо, а вот каково мне было в свое время, когда я слушал Петю!..

Двое из присутствующих в комнате облегченно вздохнули.

— Я тогда не понимал, — продолжал лейтенант, — зачем он мне все это рассказывает! Вдруг Петя говорит мне:

«Ты помнишь, конечно, не совсем обычный взрыв, от которого у нас лопнуло несколько плафонов и притом определенной формы, а окна остались целыми? Помнишь, я тебе говорил, что тут заключается какая-то загадка, а ты тогда еще послал меня к черту? Так вот, дело действительно получилось не совсем обычное. Тогда я еще ничего не понимал, но теперь могу тебе все объяснить. Наши плафоны лопнули не от взрывной волны, а именно от этого странного звука. И произошло это исключительно оттого, что их собственный звуковой резонанс близко совпал с характером этого звука».

«Ну, а твой профессор Богуцкий здесь при чем?» нетерпеливо спрашиваю я.

«О Богуцком речь будет впереди, — говорит Петя. — Я слышал о нем очень давно, хотя в лицо никогда его раньше не видел. Это очень знающий и способный человек, но с некоторыми существенными недостатками. Он очень замкнутый и нелюдимый. Свою работу ведет всегда как-то обособленно, все старается своими силами сделать, редко к кому обращается за помощью. Видно, что большой индивидуалист. Вот и теперь. Но я уж лучше все расскажу по порядку.

Богуцкий и несколько работников его лаборатории остались в Ленинграде временно, как и мы. Они тоже слышали тогда сильный взрыв и обратили внимание на лопнувшие и у них в комнатах плафоны. Богуцкого это заинтересовало, поскольку его специальность — акустика и электроакустика. Ему было известно, что у нас в корпусе «Б», который он считал совершенно пустым, тоже были плафоны такой же формы. И вот, чтобы убедиться в своих предположениях, он пошел вечером в наш корпус, причем уверяет, что входная дверь была плохо закрыта, так что он совершенно свободно ее открыл».

В этом месте рассказа Петя стал улыбаться.

«В общем, ты его здорово напугал, — продолжал он. — Богуцкий от неожиданности побежал к выходу, не соображая даже, что делает. Пришел в себя только в парке и решил, что поступил по-мальчишески. На другой день я встретил его у разбитого самолета — я, конечно, не знал, что это он был в нашем корпусе. А вечером профессор, проходя с товарищами мимо нашего корпуса, услышал передачу моих пластинок. Очень заинтересовался этим и остановился под окном, чтобы разобраться, в чем дело. Естественно, когда он увидел свет твоего фонарика, то предпочел тут же удалиться, чтобы не вступать в излишние объяснения».