Кэролайн Черри - Ангел с мечом Страница 4

Пассажир перебрался на сухие доски и, раскинув руки, лежал там, одной ногой еще в воде на дне лодки. Значит, в нем еще достаточно жизни, чтобы чувствовать неприятность холода и сырости. Одна часть Альтаир желала, чтобы он поскорее сделал свой последний вдох и лежал бы там только для того, чтобы его можно было перекатить назад в канал, где он уже никому не доставит хлопот. Другая часть ее требовала выбросить его в полной тишине немедленно, а третья часть ее сознания просто спокойно ждала, не понадобится ли воткнуть в его тело крюк, как только он придет в себя. До сих пор ей никогда не приходилось быть убийцей, хотя она была к этому готова. Она уже давно пришла к выводу, что должна быть к этому готова, если хочет остаться в живых в Нижнем Меровингене.

Этой ночью, возможно, так и случится. Лодку покачивало течением меж свай порта. Здесь Альтаир была почти за пределами своего района. Почти. Здесь они за дамбой. По ту сторону этой точки начинались глубокие течения. И по ту сторону этой точки ни на одной лодке нельзя плыть с помощью шеста, кроме как между сваями, ведущими мимо моста Риммона к Мертвому Порту, к Флоту-призраку и к топям. Альтаир, тяжело дыша, сидела и ждала, пока пот высохнет на ветру, и еще чего-то — движения мужчины, того, что она снова отдохнет — сама не знала, чего же на самом деле ждала.

Мужчина сделал несколько судорожных коротких движений, но по-прежнему лежал с открытыми глазами и, возможно, совсем не воспринимал ее иначе как тень.

Итак, мысль о крюке оказывалась излишней. Этот человек умрет еще до наступления дня. Скорее всего, от шока или от холода. Как тогда котенок. Как маленький ребенок Мэри Джентри. Видно по его телу, оно просто обмякло, когда он выкарабкался из такой ситуации. Теперь наверняка начнется лихорадка. И холод его доконает. Река редко что-то отдает назад, да и череп у него, похоже, проломлен. По всему его бледному телу были видны темные пятна, кровоточащие царапины, тени ушибов. С ноги на дно лодки стекала темная струйка. Наконец, мужчина мигнул раз, потом еще раз — слабое, как тень, движение век.

— Ты на моей лодке, — сказала Альтаир, на тот случай, если он спросит, где находится. Он опять мигнул. Долгое время он просто лежал, и единственными его движениями было моргание и дыхание. Он не дрожал. И это означало, что он действительно был при смерти, просто умирал теперь медленнее.

— Я, — сказал он, — я…

Возможно, он доживет до восхода солнца. Если да, то на жарком солнце, в его обжигающей жаре у него появится шанс. Только бы это не затянулось так надолго, до утра! Все было против него. Время. Вода, которой он наглотался в канале.

— Ты хочешь жить?

— Ххр-р.

— Ты меня понимаешь?

— Ххр-р.

— В укрытии есть одеяло. Прямо перед тобой. Если хочешь, заползай туда. Прямо.

Он шевельнул ладонью, потом рукой, как будто было достаточно только потянуться в том направлении. Потом шевельнул второй рукой и коленом и продвинулся немножко вперед. Короткие, судорожные движения. Потом он совершил более твердый толчок, на этот раз руками под собой, как будто у него болел живот, что вообще-то вполне могло быть. Наконец, он ухватился. Альтаир подняла шест и толкнула им его в бок, совсем так, как сталкивают в канал что-то безжизненное, чтобы оно не перегораживало дорогу.

— Давай!

Он пополз дальше. Она не могла в это поверить. Он полз всем телом, исключая ступни, в укрытие на полудеке, потом остановился, не заботясь о том, что мерзнет, не проявляя ни малейшего признака того, что чувствует холод. Вот ее мужчина, он будет лежать при смерти среди ее владений, внутри этого тесного помещения, откуда потом мертвый груз будет очень трудно убрать, а она сидит тут снаружи и от страха стучит зубами.

Дура! Столкни его в воду! Подари его рыбам сегодня ночью, а не завтра! Ты обязана так поступить! Он все равно умрет. Слишком много людей могут увидеть вас вместе. Некоторые из них, возможно, знают тебя. Если Моги узнает о тебе и этой истории у его дверей…

Но после того, как она живописно представила себе такую подлость, она зажала ладони меж колен и, покачиваясь, размышляла, не облекая мысли в конкретные формы: подобное ревентатисты называли туманными мыслями, размышлениями в пустоте, возвратом в предыдущую жизнь и предыдущие дела, которые обрекают душу жить на Меровине, а не между звезд; и вдвойне обрекают жить в Меровингене; и втройне проклинают жить в аду Нижнего Меровингена.

Ревентатисты, по крайней мере, не обещали никакого дальнейшего ухудшения — мысль, которая сейчас не могла подбодрить Альтаир. Туманные мысли сделали круг и вернулись, наконец, к началу. К самосохранению. Главному закону в этом аду.

Пока дурак не вмешивался в дела других людей и не терял на этом целую массу кармы; так и она имела на руках умирающего человека и ничего не могла сделать, кроме как сидеть и ждать, или помочь ему, потому что у него уже не было ни сил, ни мыслей, чтобы завернуться в одеяло, которое лежало в укрытии.

Альтаир уложила крюк среди скатанных канатов и положила рядом нож. Первое правило ее матери: Никогда не ввязывайся в схватку с мужчиной! Сразу заколи его, понятно? Именно так и сделаешь на самом деле, ясно? Никогда не угрожай. Просто сделай это. Даже если придется ждать двадцать лет. В мире полно ублюдков. Расправляйся с ними везде, где только найдешь.

Ее мать убила мужчину. Может быть, даже не одного, как она сама говорила. Тебя это не касается. Об этом не говорят. Это просто делают, если удается, а если об этом говорить, то только привлечешь внимание его друзей. Кому это нужно? Никому, кто в своем уме. А ты еще не сошла с ума. Старый Зеб меня не любит. Сказать тебе, почему? Я убила его брата. Будь с ним поосторожней! И если он встанет тебе поперек дороги, расправься с ним по возможности. Только без глупостей.

Зеб уже мертв. С ним расправился кто-то другой. Мать Альтаир умерла раньше. Альтаир не припоминала, чтобы она сама когда-нибудь ввязывалась хоть в какую-то вражду. И глупо теперь идти на такой риск! Ее мать ни разу не упрекнула ее, когда она вылавливала из Дета котят, и только однажды, когда она вытащила из канала мальчишку Джентри и после благодарностей другой матери вернулась на лодку совершенно промокшей и продрогшей (она ныряла глубоко, чтобы отыскать мальчишку, до самого темного дна Дета). Наглоталась воды? — спрашивала мать с потемневшими от гнева глазами. — Проклятая дура! — И надавала ей оплеух.

Потребовалось много дней, чтобы Альтаир поняла, что мать сделала это из любви. Ей тогда было двенадцать, и она очень боялась смены настроений матери. Но, может быть, ревентатисты правы, и все это было только туманными мыслями, и мать ее, возможно, лишь заглянула в собственное будущее. Умерла потом у воды, среди лета, когда опаснее всего. Она умерла, не сообщив Альтаир несколько существенных вещей. Например, кто был ее отец. Не тот ли мужчина, которого мать убила.

Она так и не сказала Альтаир, что должна делать женщина, если у нее на борту оказался мужчина, который плохо себя ведет и считает, что сможет у нее что-то отнять. И Альтаир тоже не представляла, не глупо ли с ее стороны говорить «нет», когда мужчины делали ей предложения. Она не хотела никого убивать. Она не хотела совершить смертельной ошибки. Она не умела отличать правильное от неверного — но она вполне хорошо представляла, каково иметь любовника: на лодках многое происходило прямо на глазах Бога и публики, особенно теплыми ночами, когда в укрытии слишком жарко. Но у матери ни разу не было мужчины, которого видела бы Альтаир. Мать бросалась отвратительными словами, когда мужчины выкрикивали ей приглашения. И Альтаир Джонс вела себя так, будто была сыном Ретрибуции, а не ее дочерью, и делала так, пока была жива мать. Это тоже была идея матери. Она стала купаться по ночам и носить широкие одежды, когда стала заметной грудь. Часть этих предосторожностей она оставила, когда слишком многое стало заметно, а это случилось, когда ей исполнилось двенадцать, после смерти матери. Обычаи здесь были жесткими, очень жесткими. А сейчас она действовала как дура и боялась.

И чувствовала она себя сейчас странным образом виноватой, потому что толком не знала, предала ли она свою мать или просто сделала что-то, что Ретрибуция оценила бы как спасение барахтающихся котят, мотивированное только надеждой, что в конце концов выживет хотя бы один из них. Ты надсадишь сердце, говорила, качая головой, мать. Бедная тварь умерла, Альтаир.

Альтаир всегда называла ее мамой и никогда не высказывала того, что наболело у нее внутри; она только шмыгала носом и сдерживала плач, когда очередное создание умирало на ее руках. И они с матерью оставались на лодке одни и никогда не могли прикоснуться ни к чему живому. Альтаир видела кошек в богатых домах, где они расхаживали по садам на балконах. Однажды она поймала дикую кошку, в первый год после смерти матери; а животное так обезумело, что прыгнуло в Большой Канал и поплыло к берегу. Альтаир оставила ее в покое; животное несколько раз укусило ее, и раны воспалились. Она воображала, каким мягким было бы это животное и как оно привыкло бы к жизни на лодке. Потом появился бы кот, и у нее, Альтаир, появились бы котята, которых она могла бы продавать богатым горожанам, и она процветала бы. Но кошки были сухопутными животными. А ладонь и вся рука Альтаир распухли. Потом у нее была еще одна возможность получить от одного лодочника ручную кошку — он хотел Альтаир, Альтаир хотела кошку. Но в конце она испугалась, что он получит, что желает, а потом может ограбить ее и убить. Откуда знать?