Сжигая вечность - Илья Михайлович Самсонов Страница 4

Я пришел к очень простому выводу – в картину должен быть вложен ты сам, но не одномоментный, а растянувшийся на месяцы и года. Картина тоже, между прочим, должна настояться! Это во-первых. А во-вторых, красота не единственная вещь, которая заслуживает того, чтобы ее помещали в картину. Без обычных радостей и невзгод, встречающихся человеку день ото дня, не обойтись. И все тут!

51 г. о.т.п.

Картину отправил на покой, предварительно обняв. Ее время скоро придет вновь, а я проведу остатки своего с моей любовью. Никогда не мог подумать, сколько радости приносит обычное копание в грядке, пусть оно и не несет особой цели.

Мы все больше времени проводим как старики – пораньше возвращаемся домой со званых ужинов, только чтобы похохотать и потравить истории в компании друг друга. Я только за. Да и моя любимая жена, кажется, не против. Порой у меня это вызывает непонимание – такая молодая и красивая женщина, и предпочитает ночным танцам объятия со мной под теплым пледом. В такие моменты я острее всего чувствую, как люблю ее. Как однажды пронзил ее отказ, так теперь из самого центра груди по моему телу разливается, согревая, ее любовь. Жена художника, натура, порой чувствующая тоньше самого творца! Ай, да моя Жаннэ!

Я очень тебя люблю. И ни о чем не жалею. Мне не терпится провести следующий день.

[Конец отрывка]

***

Картина Арка Дора была включена в коллекцию «Шедевров Выжженного Года», но разительно отличалась от всех остальных экспонатов. Это было удивительно, учитывая, что каждая из картин, принесенных на выставку работниками центра Вознесения, могла по праву считаться «лучшей» за всю историю живописи.

История этой коллекции вообще была необычна. Что началось как смелый эксперимент и продолжилось масштабной выставкой, имевшей невероятный успех, окончилось разочарованием.

Люди, приходившие полюбоваться на картины, оказывались пленены их красотой. Тематика картин варьировалась, и над каждой из них можно было простоять по дню, лишь бы хватило платочков для слез трепета. Универсальным правилом было лишь одно – картины были идеальны. Они были без малого совершенны. Так недостижимо красивы, что у художников тут же отпадало желание браться за кисть. За один лишь год на выставку переходило чуть ли не все Общество, и когда говорили о картинах, то все знали, о чем речь. Но на следующий год интерес стал падать. И на год после, даже несмотря на новые пополнения картин.

Все дело оказалось в том, что люди плохо переносили совершенство, оторванное от реальности. Они приходили, любовались, а затем шли домой жить свои жизни, которые шли вразрез с увиденным. Из-за того, что идеал и жизнь нельзя было совместить, первый отбрасывался (некоторые предпочитали расстаться со вторым, но об этих печальных случаях Общество предпочитало не говорить).

Так «Шедевры выжженного года» утратили свою популярность. Вплоть до пятьдесят первого года о.т.п., когда в коллекцию поступила картина Арка Дора, пережившего «ускорение» в сорок четвертом году.

Это было не сравнить ни с чем. Даже с теми картинами, которые были совершенны.

Посредственность отражала людей. Совершенство – богов. Но Арк Дор создал что-то новое, третье, не свойственное ни богам, ни людям. Когда svyatoi duch оповестил работников выставки о своем присутствии (он снизошел до того, чтобы прийти и отдельно посмотреть картину Арка), он находился в молчании больше десяти минут, прежде чем заключил: «Это творение навсегда останется в истории Общества».

На картине Дора изображено судно, которое, казалось бы, попало в передрягу. Светлые облака оставлены позади, а под судном собирается темная, недобрая вода. Ветер распространяется за пределы картины и заставляет смотрящего поежиться. Казалось бы, даже экипаж корабля спрятался в глубине, и остается только отсчитывать мгновения до того, когда мифический монстр вынырнет из пучин и проглотит судно, но тут мы видим фигурку на носу корабля. Она совсем маленькая и, казалось бы, беззащитная, но твердо стоит на своих ногах, готовая ко всему.

Это фигурка женщины. Вокруг нее воздух сгущается, и ветер меняет свой характер, более не задувая холодными порывами. То, что казалось ненадежностью и туманностью, в левой части картины оборачивается путем, выходом.

В небе появляются птицы, которых почему-то не было видно моментом ранее. Картина оживает, и в ней разом проступают следы десятков, тысяч вложенных часов. Вот не так глубоко под водой проплыла рыбка. Там качнулась светло-зеленая водоросль. Вдалеке будто бы можно угадать берег, на который раньше не приходилось надеяться. Доски корабля заскрипят, но не от пробоины, а просто так, чтобы подбодрить. Качнется крюк под кораблем, задует парус. Сейчас появится и экипаж, который подивится своей же боязливости, и капитан, который хлопнет себя по лысой голове, выдохнет, скажет: «Пронесло».

Он повернет штурвал корабля, но мягко, так, чтобы не побеспокоить фигуру на носу корабля, и направит корабль в другую сторону. Туда, куда смотрит фигура, будто бы выискивая свою потерянную любовь. Туда, где в небесах расцветает знакомая светлая синева и где нет места смерти и забвению.