Елена Грушко - Созвездие Видений Страница 4

Одет он толстой шкурой, и голова в панцире, а лица вовсе нет — одна тьма непрозрачная вместо лица. Ох и страшен, верно, лик его, ужасен, коль оградился тьмою непроглядною… Воистину, имя его должно быть Лиховид — и никакое иное. И невидимые глаза и уши, не иначе, у него по всей голове потаенно растут, ибо затылком он зрит и слышит. Силу рук его ледяных не разомкнуть, не пробиться заветной чарой до трепетанья мысленного и сердечного, не взять, не опутать, не одолеть. Колдун лютый, могучий он. А не то — душеяд? Растерзает в клочки… Откуда, откуда явился?! И не его ли злым дыханием этой ночью убит священный огонь Подаги? Не он ли повинен в том, что Зорянку приговорили к испытанию Рекой? И не он ли стал помехой это испытание одолеть?

Зачем помешал, зачем из воды вытащил? Плохая примета для невров! Никому не хочет зла и невзгод Зорянка, а нынче с этим… с лютым… вину делит.

А и могуч, и хитер он! Реку-то не иначе выпил — выпил чуть не до дна. Шишко и Подкустовник его не обошли, не проняли. Многострашна и изба злообразного чудища: на птичьих ногах стоит, переминается да боком поворачивается, а к высокому порогу нет ни лесенки, ни приступочки — сама земля ввысь подкинула Лиховида с Зорянкой на руках!..

Конечно, Север был зол на «добычу», но увидев, с каким ужасом заметалась она по отсекам «Инда», ища хоть какого-то укрытия, шарахаясь от незнакомых, пугающих предметов, кресел, пульта, раздвижных дверей, а потом съежилась в углу, — он почувствовал, что злоба его уходит.

Ее вытеснила жалость. «Добыча» казалась ему маленьким пугливым зверьком. Бедная девчонка!.. Да, ясно, что те блага цивилизации, которые должны были оставить на Земле пришельцы с Ирия, или утеряны; или ведомы далеко не всем. Очень многое придется начинать с самого начала. А кому начинать?.. Северу бы гордиться задачей — а он досадовал. Большой охоты к просветительству в себе не находил, его дело — разведка.

Вот и сейчас — надо бы успокоить эту сжавшуюся в комок дикарку, но как? Завести с ней разговор? Но язык его еще не пробовал на вкус чужих слов, и он боялся неверным выговором еще больше напугать ее.

Север стоял, в растерянности не. сняв ни скафандра, ни шлема, и вдруг увидел, что сквозь растопыренные пальцы и спутанные волосы блестят ее глаза.

Она наблюдала за ним!

И снова темная, тревожная пелена на миг застлала его взор. Страх? Да пустое!

Но сердце томилось, и Северу, захотелось как-то защититься, не показав, однако, при этом своего смятения. Он мягко, чтобы не насторожить «добычу», протянул руку к стене и, медленно нажав на панель, раздвинул дверцы ниши.

Под рукою Лиховида что-то замерцало — мягко, потаенно, тепло.

Зорянка, забыв об осторожности, потянулась взглядом к этому тихому свету — и увидела три округлых… плода, что ли, лежащих в дупле стены. Они походили на яблоки — яблоки из прозрачного зеленовато-золотистого камня… ох и на диковинной же яблоне они возросли! Где такое видано — яблоки в кулак величиной? А вот знать бы, медово сладки они иль кислы, что дички?..

Меж тем Лиховид взял одно из них своею перепончатою лапою и положил на то; что заменяло в его избе стол. Испытующе обратив к Зорянке свое невидимое, непроницаемое лицо, словно проверяя, не убоится ли она, Лиховид слегка тронул яблочко — и оно закружилось по столу: сперва на одном месте, стремительно, а после — медленнее, тише, описывая все более широкие круги.

Зарябили, замелькали, заиграли серебряные и золотые блики, рождая многоцветный, переливчатый туман. И вдруг из этого радужного тумана соткался пред взором чудный облик пира незнаемого!

Север взирал упоенно. Образ родимой планеты во всем блеске ее величавой красы возникал из микрохранилища, и он на миг даже забыл, зачем, собственно, распечатал одну из имитограмм, так был восхищен созерцанием.

Это был вид столицы — Горит снимали с высоты птичьего полета, но постепенно объективы приближали вольный разлет улиц, и Север подумал, что слово «горит» на древнем жаргоне Дальнепроходцев не зря означает «колчан». Воистину, улицы его были подобны легким, прямым стрелам!

Но вот уже выросли в тесных — и вмиг раздвинувшихся до бесконечности! — стенах «Инда» просторные, вознесенные до небес, украшенные каменным и деревянным кружевом дома и храмы, а потом рядом с Севером и остолбенелой гостьей пошли неспешно и соплеменники его — все в одеяниях ясных, чистых, прохладных оттенков, с тем. выражением самоуглубленного внимания на лицах, которые дома чудилось Северу плохо скрытой гордыней, а здесь показалось всего лишь подчеркнутой сдержанностью.

А мимо шли его друзья и знакомые, кивали друг другу, обменивались приветственными жестами, и Северу мнилось, что оттуда, из дальних далей запредельных, они приветствуют его, только его!.. Он не сдержал улыбки, когда увидел Ниниу, и не смог не махнуть дружески себе самому, Северу, одетому в повседневную форму звездопроходцев: серебристо-голубую кольчугу, отчего светлые и прозрачные глаза его принимали холодновато-голубой оттенок. "На плечах поблескивали золотые; стрелы.

И в этот миг взор Севера упал на спасенную гостью, неподвижно стоявшую средь этого шествия дорогих его сердцу призраков.

Он спохватился: зря, пожалуй, обрушил на нее так сразу мир Горита во всем его великолепии и многолюдьи — она может еще сильнее напугаться… но тут же заметил, что глаза ее полны вовсе не ужаса, а острого любопытства, И приветственный жест, который он послал призраку себя самого, не ускользнул от ее внимания…

Ох, великий, великий же волхв этот Лиховид, коль чудные, самоцветные земли скатал, яблочком обратил и с собою носит. А небеса там голубые, и Тур-солнце столь же ярко горит, как здесь, и деревья роняют прохладную тень. А избы-то у них!.. Высоки — до самых облаков.

Но пуще всего поразили Зорянку сородичи Лиховида. Конечно, сородичи! Чего ж ради стал бы он в чудодейное яблочко чужинскую сторонку закатывать, с собою возить? Это Зорянка тотчас смекнула. Правда, страшилищ да чудищ, Лиховиду подобных, она в том царстве не сыскала, но отчего-то знакомой показались стать и повадка светлообразного молодца, которому приветно махнул Лиховид. Что за притча?..

Знала Зорянка: коли ясной лунной ночью поглядишь в чистую воду Белоомута, долго еще гладь его будет хранить твое отражение. До тех пор, пока не замутит воду кто-то другой: Тогда новое отражение будет жить в Белормуте… потом и другое, и другое. Не так ли и здесь? Не хранится ли в наливном яблочке отражение сородичей Лиховида — и его самого, только без этой вот поганой личины?

Э, какой ни есть этот Лиховид, выходит, сыскался и ему супостат лютый. За что, за какие провинности, а не то — за какие доблести обратил он молодца-чужеземщину злой образиной, этакую жуть напустил? Ох, бедный, бедный Лиховид…