Геннадий Прашкевич - Костры миров (сборник) Страница 4

Внимательно осмотрев мою куртку, даже проведя по ней ладонью, он кивнул и шагнул в заросли. Я почти наступал ему на пятки, так боялся, что он уйдет. Но он не ушел. Больше того, метров через сто я увидел причаленный к берегу ободранный катер и бородатого мужчину с удочкой.

Проплыви я еще немного, я все равно бы увидел их.

Бородатый оставил удочку и вопросительно посмотрел на моего проводника. Тот кивнул. Тогда бородач достал из-под брошенного на берегу брезента кусок жареной рыбы и протянул мне. Такунари или тамбаки, я не понял, но рыба была вкусная, и я с жадностью съел ее.

— Мне нужны люди, — вновь заговорил я. — Любой поселок или фасьенда, они же тут есть!

— Компадре, — спросил тот, кто привел меня. — Ты один?

— Да… Остальные там, — я махнул рукой в сторону джунглей. — Они сгорели.

— Ты путаешь, компадре, — возразил проводник. — Вот где они могли сгореть. — Он взял меня за руку и, как ребенка, повел сквозь заросли в самую глушь, в духоту.

Потом остановился, отвел рукой листья в сторону и повторил:

— Вот где они могли сгореть.

На добрый десяток миль сельва была сожжена. Не огнем, нет, потому что листва и ветки, искореженные так, будто их поджаривали на гигантской сковороде, оставались на предназначенных им природой местах.

Ссохшиеся, полопавшиеся стволы упирались в низкое небо, укутанное туманной дымкой. Но ничто тут еще не успело напитаться сыростью…

— Тут они могли сгореть, — сказал проводник. — Или там был другой огонь?

— Другой, — подтвердил я. — Другой. Самый обычный.

— Идем, — сказал он.

— Но что тут случилось?

Он не ответил на вопрос, бородач — тоже. Я спрашивал и спрашивал, а они отмалчивались или говорили о чем-то другом.

Отчаявшись, я замолчал. И тогда тот, кто называл меня "компадре", спросил:

— Почему загорелся твой самолет?

— Угон, — пояснил я. — Неудачный угон, неудачная стрельба. — И, вспомнив об итальянке, добавил: — Там были и женщины…

— Кто стрелял?

— Человек по имени Репид. Хорхе Репид, уругваец. Так он мне представился. С ним были еще двое. Одного звали Дерри, другого не знаю.

— А уругвайца ты знал? — в тоне спрашивающего мелькнули нотки недоверия.

— Нет. Но они разговаривали между собой, и я слышал их имена.

— Ты действительно остался один?

— Да. — Это я мог утверждать. — Я видел обломки самолета. Когда меня выбросило и я потерял сознание, был, наверное, еще один взрыв. Там все сгорело.

— Ты проводишь нас к месту падения?

Я чертовски устал, но проводник был прав — следовало еще раз и более тщательно осмотреть район катастрофы. Все равно, подумал я, скоро я окажусь среди людей…

Путь, на который у меня ушло более двух суток, катер проделал за одну ночь. Я спал, когда меня заставили встать. Светало. Ведя компадре по зарослям, я понял, что если бы, уходя от самолета, взял на север, то сразу наткнулся бы на реку — она протекала совсем рядом. Ядовито-зеленая плесень успела заплести груды обломков. Остановившись в тени, я следил за тем, как мои спутники обшаривали болото. Не знаю, что они искали, спрашивать не стал.

Когда поиски закончились, бородач сказал:.

— Только один еще похож на человека. Тот, что в болоте…

— Его звали Дерри, — пояснил я, вспомнив курчавого.

Больше они ни о чем не говорили. Катер стремительно шел вниз по течению, и я впервые реально представил себе, каким долгим могло оказаться мое путешествие — мы так ни разу и не вышли из-под полога леса…

Места были совершенно необитаемы, влага и духота, казалось, душили растительность, заставляя ее в каком-то жутком безумии давить и оплетать друг друга. Тем неожиданнее для меня оказался бетонный пирс, выдвинутый с берега почти на середину реки. Я поверил в то, что он существует, лишь когда катер ткнулся в него бортом.

— Иди, компадре, — сказал тот, кто встретил меня на реке. — Там люди.

— А вы? Где я найду вас?

— Иди, — повторил он.

Я протянул ему руку, но он уже оттолкнул катер от пирса и отвернулся.

Пожав плечами, я сел на теплый бетон и взглянул на свое отражение в темной, видимо, очень глубокой воде…

Странные люди… Но они помогли мне…

Плеснув в лицо водой, зачерпнутой из реки, я утерся рукавом куртки и встал. Бетонная полоса, начинавшаяся от пирса и нигде, видимо, не просматривающаяся с воздуха, вела прямо в гущу краснобагровых орхидей и белых огромных фуксий.

Обсерватория "Сумерки"

Полоса была так надежно укрыта лесом, что только легковые автомобили могли пройти по ней, не зацепив веток. Я с наслаждением ступал по бетону, радуясь тому, что после каждого шага не надо стряхивать с ног тяжелые комья грязи. Прежде всего, подумал я, потребую телефон и еду. И еще мне следует выспаться…

"Фольксваген", выкатившийся навстречу, ошеломил меня. За мной? Или это случайность?

Оказалось, за мной.

Человек за рулем, неразговорчивый, хмурый, с лицом, наполовину закрытым огромными темными очками, перегнулся через сиденье и открыл заднюю дверцу.

Невыразимо приятно пахнуло на меня запахом бензина, кожи, теплого металла. И, поддавшись приливу благодарности, я болтал всю дорогу, которая заняла минут десять при хорошей скорости. Дорожных знаков тут не было, и водитель не стеснялся — ветер так и выл за стеклом… Меня водитель слушал внимательно, однако, когда в порыве чувств я попытался похлопать его по плечу, то с изумлением заметил скользнувшую по его лицу тень брезгливости. Но даже это меня не отрезвило, ибо неожиданную неприязнь водителя я постарался отнести за счет своего неряшливого вида. Что делать, хотел я сказать, сельва… Но что-то меня удержало.

И почти сразу водитель сказал:

— Приехали.

Я вылез из машины и остановился перед гигантской каменной стеной, теряющейся в глухих зарослях. Водитель, наклонив голову, смотрел на меня.

— И куда мне идти?

Он равнодушно пожал плечами и нажал на акселератор. Я едва успел увернуться от угрожающе близко прошедшего мимо бампера.

Странные привычки…

Проводив взглядом машину, я пошел вдоль стены и сразу наткнулся на металлическую дверь. Она отворилась без скрипа.

Плоские бетонные стены, подпертые контрфорсами, уходили вверх. Нигде не видно было ни одного окна.

Искусственный свет изливался и сверху и с боков, но самих ламп я не видел. Зато прямо передо мной, в неглубокой нише, стоял телефон. Он ничем не отличался от тех, к каким я привык, но была в нем одна странность — трубка его была прижата пружиной, будто какая-то сила могла сдвинуть ее с места или даже сбросить.