Кир Булычёв - «Если», 2002 № 12 Страница 4

— В натуре?

— Спрашиваешь!

— Тогда давай!

— На берегу реки.

Мирослав раскинул мозгами и решил — пока не появится цепь, в воду ее не кину.

До реки было недалеко.

Мирослав зажал рыбку в кулак и сказал:

— Давай цепь!

И тут же неумолимая сила потянула его к земле.

— Кидай! — пискнула рыбка.

Рука Мирослава разжалась, и рыбка по дуге полетела в реку, легонько и мелодично смеясь на лету.

А Мирослав уселся на берегу и больше подняться не сумел.

Золотая цепь, точно повторяющая якорную по размеру звеньев и длине, обвилась вокруг шеи молодого человека, ниспадая на живот и чресла. Мирослав попытался подняться, но его зад не смог оторваться от земли, и цепь опрокинула его на траву.

В таком положении его увидела Лика Пилигримова, могучая красавица, наездница и пловчиха брассом, существо циничное и находчивое. Ей рыбки не досталось, впрочем она до того момента и не подозревала о существовании таких крошек.

— Это что за бутафория? — спросила женщина. — Ты что думаешь, если у тебя цепь из папье-маше или детского пластика, то тебя за крутого будут держать? Бросай выкобениваться, парень, вставай!

И со всей своей недюжинной силой Лика рванула на себя золотую цепь.

К счастью для Мирослава, цепь была настолько тяжелой, что Лика не смогла ее поднять и задушить юношу. Наоборот — она, Лика, сама взлетела на воздух и брякнулась рядом с Мирославом.

— Ты что, — ахнула она, переводя дух, — приковал ее, что ли?

И тут только Мирослав смог настолько собраться с духом, что произнес:

— Кем мне быть, пруха полезла!

На своем простом языке он поведал Лике о том, как исполнилось его желание.

Лика была женщиной неглупой, поэтому она сразу задала главный вопрос:

— А еще два желания, где они?

— Тю-тю, — сказал Мирослав, поглаживая цепь, как мать гладит по головке красивого ребеночка. — Я ее отпустил.

— Ты что, кретин, что ли?

— А шо? — Мирослав не мог понять, чем он прогневил женщину, к которой питал самые добрые чувства, то есть хотел лежать с ней на сеновале. — Я — ей, она — мне.

— А еще два желания! Господи, мне столько всего не хватает!

— А ты попроси, — сказал Мирослав. — Может, она еще не уплыла?

Лика бросилась к берегу.

— Эй, — сказала она негромко. — Рыбка, ты где?

Никакого ответа.

— Слушай, — продолжала Лика уже погромче. — Отзовись. Если тебе чего надо, я тебе обеспечу, я в этом городишке не последний человек. Говори, что тебе надо.

Молчание.

Как будто Лика с рыбой разговаривает, а та молчит, как рыба.

— Ты думаешь, я верю, что ты меня не слышишь? Никуда ты не делась. Ты своих товарок поджидаешь. Думаешь, сачканула — и с концами? Фига с два! Я тебя из-под воды достану! А ну, отзывайся — и сразу за работу!

Молчание.

Но потом раздался долгий глубокий вздох, будто вздохнула корова, а не золотая рыбка.

— Стыдно? — спросила Лика.

Недалеко от берега по воде пошли круги, появился небольшой рыбий ротик, что-то золотое сверкнуло сквозь водоросли.

— Как договаривались, — сказала рыбка.

— С кретином договаривайся, не договаривайся — сделка значения не имеет. Тебе любой психиатр скажет.

— Ну я же не могу на тебя работать, — сказала рыбка. — Мой хозяин сидит под гнетом золота.

И тут рыбка замолкла и надолго, потому что по реке промчался катерок, загрохотал, завонял, надымил.

Лика обернулась к Мирославу, который покорно сидел, опутанный золотой цепью.

— Ну, давай, мыслитель, — торопила Лика. — Загадывай для меня два желания.

— А мне? — спросил мыслитель.

— А ты уже получил в валюте, — ответила Лика.

— Я лучше сам еще загадаю.

— Я те загадаю!

— А в натуре! — Мирослав, как мог, поднялся и крикнул в сторону реки: — Эй ты, золотая, блин! Давай мне второе желание.

Лика поняла, что ее могут ограбить.

Она пантерой кинулась на Мирослава и стала сильными пальцами сжимать ему челюсть. Мирослав, конечно же, сопротивлялся, хоть и был прикован, как Прометей.

— Желаю! — вопил он. — Желаю, понимаш, желаю… — И тут его охватила тупость. Ведь человеку надо за секунду, в пылу борьбы с красивой и сильной бабой придумать такое желание, чтобы все офигели. И вот — сформулировалось! Изо рта выскочили слова: — Желаю еще одну цепь, длиннее первой. Вот!

А так как цепь возникла и шлепнулась на его голову, то Мирослав исчез под грудой золота.

Но в эту груду проникла правая рука Лики, которая твердо держала молодого человека за глотку.

— Придушу, — убедительно сказала она, — если сейчас не скажешь.

— Больно!

— Повторяй.

Голос Мирослава из-под золотых цепей доносился тускло и хрипло. Он повторял за Ликой:

— Желаю подарить гражданке Леокадии Семеновне Пилигримовой шестисотый «мерседес» серебряного цвета, дарственная прилагается…

«Мерседес» возник из небытия, как запрошено, серебряного цвета, а Лика принялась разглядывать дарственную, потому что верила в силу официальной бумаги.

— Спасибо, — сказала она груде золота.

Николай Ложкин, бодрый ветеран восьмидесяти шести лет, ворвался домой, пробежал на кухню и вывалил рыбку в большой медный таз для варенья. Залил ее водой и стал любоваться.

Зрелище было впечатляющим: золотая рыбка в золотом тазу, освещенном через раскрытое окно золотыми лучами солнца.

— Ну прямо картина Шишкина, — сказал старик.

Его жена смотрела на рыбку с печалью, потому что была лишена эстетического чувства, к тому же обладала хорошей памятью и не ждала от рыбки ничего хорошего.

Столько лет ее муж ждал возвращения золотых рыбок в Гусляр, каждый день посещал зоомагазин, писал на бумажках списки желаний, сжигал бумажки в пепельнице, жевал пепел, чтобы никто никогда не догадался, а рыбок все не привозили. И жена Ложкина надеялась, что удастся дожить благополучно, не дождавшись новых рыбок и новых переживаний.

Наверное, ее мысли вызовут у вас недоумение. В конце концов, ничего дурного предыдущие рыбки Ложкиным не сделали. Но с тех пор изменилась не только страна, изменился старик Ложкин. Если всю жизнь он был политически активным человеком, то теперь в глубокой старости превратился в борца за идеалы прошлого. Программой-минимум для Ложкина стала публикация его собрания сочинений, начиная с заметок в стенгазету «По бухаринскому пути», переименованную вскоре в боевой листок «Смерть наймитам!», до характеристик на соседей и даже детских сказок с измененным классовым содержанием, которые Ложкин писал по поручению домкома.