Андрей Столяров - Мумия Страница 4

Я не хотел оставлять ни одной щели в ночь, потому что это была не ночь, а нечто совсем иное. Теперь я знал все, и мне стало по-настоящему страшно.

Утром Герчик меня огорошил. Потирая руки, морща лоб и вздергивая светлые брови, иронически улыбаясь и вообще всем видом своим изображая причастность, он, чуть ли не подмигивая мне, сообщил, что дома у него тоже был обыск, весьма тщательный, и работали, по всей видимости, профессионалы.

— Знаете, шеф, как я их вычислил? Прямо как в шпионском романе: приклеил волоски между отдельными книгами. А вчера возвращаюсь к себе — нет волосков. Интересно, что мы там такое раскопали?..

Он ждал ответа, но вместо этого я сухо предупредил, что если мне будет звонить некий Рабиков, то меня надо звать сразу, немедленно, где бы я в это время ни находился.

— Александр Михайлович!.. — обиженно протянул Герчик. Происходило нечто загадочное, а от него скрывали, как от мальчишки. У него даже губы задрожали от разочарования.

— Я набрал ваш отчет. Распечатать?

Несколько мгновений я колебался. С Герчиком мы работали три года. Он единственный, кто остался из моей первоначальной команды. Чересчур порывистый, но надежный. Я ему доверял. И поэтому, открыв «дипломат», выложил на стол проклятую папку.

— Знакомься…

Терзал он ее, наверное, часа полтора — цыкал, хмыкал, недоверчиво кривил рот, ерзал на стуле, а когда закончил, произнес:

— Этого не может быть.

Буквально в ту же секунду раздался телефонный звонок. Удивительно, что мы оба сразу поняли, кто звонит. Герчик посмотрел на меня, я — на него, пауза затянулась, грянул второй звонок и я, будто что-то живое, схватил трубку.

Звонил, разумеется, Рабиков. Он сказал, что на днях послал мне письмо — на официальный адрес, ознакомьтесь, Александр Михайлович. Было бы желательно не опаздывать. Все, до свидания.

И сейчас же затытыкали гудки отбоя. Герчик глядел на меня, как на ожившую статую. Его сплетенные пальцы хрустнули.

— Почту! — потребовал я.

Письмо действительно было. Состояло оно всего из одной фразы: «Место — минус семь остановок, время — через час после контакта по телефону». Подпись — Рабиков.

— Александр Михайлович, возьмите меня с собой, — умоляюще попросил Герчик.

Разумеется, я его не взял. Это слишком напоминало детективные сериалы: язва взяточничества, кейсы, набитые долларами, махинации власти, тщательно скрываемые чиновниками, честный сотрудник полиции, сражающийся против мафии. Только сейчас ощущался какой-то иной привкус. До станции Лианозово (минус семь остановок от Лобни) я добрался действительно через час. Рабиков материализовался из толпы дачников, на ходу бросил: «Быстрее, Александр Михайлович, не отставайте!» — и устремился к ступеням.

Мы выскочили к тропинке, ведущей вдоль гаражей. Я быстро утратил ориентацию. Рабиков же несколько раз уверенно свернул, протащил меня сквозь щель между какими-то киосками, пересек пару улиц, прошил вестибюль некоей конторы и наконец в грязном скверике, стиснутом кирпичными стенами, облегченно вздохнул и плюхнулся на стоящую под двумя тополями скамейку. — Все, здесь мы можем поговорить.

Сегодня он опять был одет под депутата Каменецкого. Правда, без плаща по случаю жары, в легком светлом костюме. Рубашка с заклепками, множество мелких карманчиков. На голове — не прикрытая кепкой коричневая загорелая лысинка.

Он мне не понравился. Было в нем что-то бесчувственное, словно у робота, мертвенное и механическое, будто из пластика, равнодушное до мозга костей — в том, как он, не прекращая говорить, жадновато закурил, в его серых зрачках, словно приклеенных к глазному яблоку, в абсолютном отсутствии мимики на тусклой физиономии, в жемчужных ногтях, в анатомически скульптурных сочленениях пальцев. Точно он уже давно умер и ходит, лишь повинуясь некоему непонятному долгу. Говорил он, впрочем, тоном деловым и очень серьезным, избегая ненужных подробностей. Я спросил его, почему именно мне он принес эти материалы. Рабиков коротко пояснил, что, например, к президенту или главе правительства ему просто не пробиться — сразу выявят и незамедлительно ликвидируют. А моя кандидатура его вполне устраивает: человек, с одной стороны, как бы на виду, а с другой — еще не слишком обложен различными службами. Хотя, Александр Михайлович, за вами тоже присматривают…

— Ну таких, как я, наверное, немало, — сказал я.

— Но вам я верю. Глупо, правда? Существуют лишь деловые, сугубо профессиональные отношения. Вы, однако, кажетесь мне человеком, который не продаст эти бумаги, не использует их как орудие шантажа, не попытается обменять на карьерные льготы. Короче, вы человек, извините, порядочный.

— Благодарю, — сухо сказал я.

По словам Рабикова, из-за очередной реорганизации секретных служб работа, как он выразился, «крысятника», парализована. Появились зазоры, в которые можно выскочить. Тем не менее он дважды очень строго предупредил, чтобы я ни в коем случае не пытался его разыскивать. Хаос хаосом, а профессиональная деятельность продолжается. Я принес вам секретные документы, такого у нас не прощают.

— Значит, этим вопросом сейчас занимается ФСК, — сказал я.

— Почему вы так решили? — мгновенно спросил Рабиков.

Я рассказал об обысках, которые были у меня и у Герчика. Рабиков на секунду запнулся, опустил веки, подумал, а потом заявил, что причин для серьезной тревоги, по его мнению, нет, это просто подозрения, рутинная проверка всех вариантов, не целенаправленная разработка, а прощупывание слабых мест. Они тоже считают, что я могу обратиться именно к вам. Это, впрочем, не означает, что я действительно к вам обратился. В общем, ерунда, волноваться пока не стоит. Главное, что у Нее сейчас, по-видимому, период ремиссии: контакты затруднены, оперативная информация не проходит. Вероятно, Она вообще не воспринимает сейчас никакой информации (Рабиков так и произносил «Она» с большой буквы). Не надо дергаться, не надо поспешных решений. Ваше дело не тактическая возня с исполнителями, а серьезная стратегическая разработка верхних ярусов власти. Удар должен быть нанесен прежде, чем Она опомнится.

— Ее надо похоронить, — сказал Рабиков.

И вдруг скрипнула скамейка, на которой мы расположились. И орава воробьев, прыгавших по песочнице, брызнула во все стороны. День на мгновение точно померк.

— А доказательства? — тоном преподавателя математики спросил я. Тогда Рабиков поднял голову и впервые за нашу встречу изобразил нечто вроде улыбки — плоские бесцветные губы растянулись вдоль частокола зубов.

— Доказательства будут, — странным глухим голосом пообещал он.