Александр Бушков - Господа альбатросы Страница 4

Внезапно Панарин схватил его за правую руку и резко вздернул рукав ветхого сюртука. Нет. Ничего. Ошибка. Никакой татуировки-альбатроса, которую носят все пилоты чуть повыше запястья. Все правильно, смятенно и зло подумал Панарин - чокнутый, и все тут...

Он разжал пальцы и торопливо пошел прочь. Дребезжащий хохоток ударил ему в лопатки. Притихшие было динамики снова грянули во всю ивановскую:

Выходили из избы

здоровенные жлобы,

порубили все дубы

на гробы...

Панарин размашисто шагал, отбрасывая носком ботинка редкие камешки. Клементина стояла на прежнем месте, и лицо у нее было именно такое, как ему представлялось.

- Бросьте, - сказал он, остановившись. - Не пытайтесь состроить соответствующее лицо. Вас это задело, понятно, и кинуло в извечную бабью жалость, но вы ничего не понимаете, потому что никогда не работали здесь. По этой же причине постарайтесь обойтись без устных соболезнований - они ничему не помогут и никого не вернут. Пойдемте лучше со мной, обещаю редкий кадр. Вы ведь никогда не видели остановившегося метронома?

- Как вы можете?

- Могу, - сказал Панарин. - Могу быть циником именно потому, что завтра это может случиться и со мной, я ведь не из кабинета командую. Ну, идете?

Клементина заспешила за ним, пытаясь приноровиться к его похоже. Привалившись спиной к штакетнику, под очередным плакатом с изображением Президента Всей Науки и очередным историческим изречением на земле сидел вдрызг пьяный Никитич, и на его лице читалось полное довольство жизнью прошлой, настоящей, будущей и загробной. Над ним нерешительно топтался юный сержантик-безопасник - новый, сразу видно, не успевший вызубрить все писаные и неписаные правила.

- Забирайте, чего там, - приостановившись, бросил ему Панарин. - Он свою норму вылакал. В трезвяк, денька два погоняйте с метлой, потом ко мне на проработку. Как обычно.

- Служу Науке! - обрадованно рявкнул, сержантик, поднял Никитича, закинул его руку себе на шею и поволок к вытрезвителю. Никитич покорно волочился за ним, временами называл его Анечкой и пытался лапать, что сержантик стоически переносил.

Панарин и Клементина вошли в коттедж. Голубой метроном, украшенный золотым альбатросом, стоял на письменном столе. Его стрелка замерла, отклонившись вправо.

- Вот, - сказал Панарин. - Та же штука, что у каждого из нас. Только не спрашивайте, откуда эти штуки взялись - они были всегда, говорят, есть свой и у Президента. Почему метроном останавливается, когда умирает его хозяин, мы сами не знаем и никто не знает...

Он огляделся, нашел подходящую спортивную сумку и принялся методично вытряхивать туда содержимое ящиков письменного стола. Сорвал со стены и отправил туда же фотографию Карен, разные мелкие безделушки и письма, имевшие ценность лишь для самого Бонера. Набил сумку доверху, с трудом застегнул. Сел за стол и, глядя в оклеенную пестрыми обоями стену, негромко сказал самому себе:

- Как же я ей напишу? Ведь писать-то мне положено...

2

Я злюсь, как идол металлический

среди фарфоровых игрушек...

Н.Гумилев

Слева от стойки был установлен огромный цветной телевизор и вытянулась шеренга пестро раскрашенных японских игральных автоматов. Автоматы давно поломали по пьяному делу, а единственный уцелевший перепрограммировали на крайне интеллектуальную игру; "Кто поймает больше шлюх" (с соответствующим видеорядом). Телевизор, однако, пока держался и сейчас показывал нечто порнографическое - и местные золоторукие механики давно собрали из каменных материалов супер антенну, ловившую и Гонконг, и Лос-Анжелес, да вдобавок оснастили ее электронной системой защиты, отшвыривавшей разрядом предместкома Тютюнина, не раз покушавшегося антенну изничтожить.

Панарин пропустил вперед Клементину, огляделся. Его персональный столик был свободен - как и тот, за которым обычно сидели Бонер со Славичеком. Там стояла полная рюмка - одна, потому что Славичек имел еще шансы выкарабкаться. От входа бросался в глаза портрет над столиком - правый верхний угол перечеркнут ало-черной ленточкой. И букетик анютиных глазок возле. Бонер на портрете улыбался во весь рот - частенько случается, что перероешь все оставшиеся после человека фотографии, да так и не найдешь хотя бы одну, где он грустен или серьезен, бывают такие люди...

Вокруг все шло в обычном ритме и накале. Осмоловский уже вертел головой, выискивая, кому бы дать в морду. Большой Микола и Сенечка Босый продолжали перпетуум-диспут о том, существуют ли привидения, или все это опиум для народа, и загвоздка была в одном - на этой стадии они обычно забывали о логике, и аргументами становились изречения из тех, какие обычно пишут на заборах. Грешная красотка Зоечка, доведя амплитуду колебаний бедер до пика, порхала с подносом по залу, а у бассейна четверо из второй эскадрильи резались в покер на сегодняшнюю ночку с ней. Коля Крымов героически боролся с желанием сползти под стол, штурман Чекрыгин прижал в углу лаборантку, в другом занимались более интеллектуальной забавой - трое распевали под баян на мотив танго "Маленька Манон" отрывки из последней речи Президента Всей Науки. Гремела музыка, цветные блики мельтешили по лицам и стенам, страдальчески прихлебывал боржом предместкома Тютюнин, скучный человек с восьмилеткой и двумя курсами ветеринарного техникума.

- Вы, главное, смотрите, Клементина, - говорил Панарин. - Сидите и смотрите на них, потому что завтра кого-то из них можете уже не увидеть... Смотрите. Потому что они - это и синтетик ваших, пардон, колготок, и начинка ваших часиков, и многое, многое другое, чего никогда не было бы, не порхай они над Вундерландом. Они сделают кого-то академиком, помогут двинуть вперед какую-нибудь там эвристику или просто помогут зачеркнуть парочку строк в списке загадок природы. Но это завтра, а пока - пляшет сердце поза ребрами гопака...

Клементина спросила:

- А вам никогда не приходило в голову, Альбатрос, что когда-нибудь ничего подобного не будет?

- Господи, ну конечно! - захохотал Панарин. - Будет благолепие, бары с коктейлями из мороженого и соков, все наизусть знают Сенеку, и никаких шлюх, никаких вытрезвителей. Ей-Богу, я ничего не имею против такого будущего, чистенького и абстинентного. Но пока есть только они, - он широким пьяноватым жестом обвел зал. - И никак вы нас не переделаете, судари мои! Пробовали-с - и Босого лечить от алкоголизма в лучших клиниках "материка", и Крымова трипперологи пользовали, но - "тщетны были бы все усилья"... И все такое прочее. Но где, милая моя Клементина, лапочка, вы найдете трезвенника высокоморального, который заменит нас? Может быть, этот хомо трезвус высокоморалис будет работать гораздо хуже старины Никитича, а? Так к чему рисковать и экспериментировать с абстинентами, если мы и так пашем, как черти? Мы здесь все фанатики и ломовые лошади науки, так что извольте, черт побери, закрывать глаза на наши слабости. Не хотите пить с нами и спать с нами? Никто не неволит. Только не воротите от нас нос...