Владимир Городов - Круг Девятирога Страница 4

– Урочище Девяти Рогов! – торжественно комментирует мой спутник.

Действительно, посреди поляны возвышаются девять одинаковых и, похоже, рукотворных монолитов высотою метров шесть. Расположенные по кругу диаметром около двадцати метров, они и в самом деле имеют форму изогнутых рогов, направленных своими вершинами в одну точку над центром поляны. У основания каждого располагается небольшой светильник из кованого металла, однако язычки пламени в них кажутся какими-то ненастоящими, неподвижными, не дающими света. Мягкое, не дающее теней свечение голубоватого цвета исходит из туманного сфероидного образования в том месте, куда нацеливаются все каменные рога. Прямо под этим необычным светочем – вросшая в землю невысокая, не более метра, каменная платформа, своею формой отдалённо напоминающая христианский крест. Сходство с распятием усугубляется ещё и тем, что на камне, раскинув руки, лежит обнажённое человеческое тело без малейших признаков жизни.

Лежащий представляет собой душераздирающее зрелище: низкорослый, неестественно худой, с рахитичным животом и непропорционально большой вытянутой головой. Редкие волосы едва покрывают его темя, на лице же и вовсе растительность отсутствует напрочь – ни бровей, ни ресниц. При всем при этом он имеет неправдоподобно огромные ступни и широчайшие ладони-лопаты. Единственно, чем он мог похвастать при жизни – также неправдоподобно большой детородный орган.

– Это что, труп? – спрашиваю Посланника.

– Ну почти… – мнётся тот.

– А что он здесь делает?

– Дык… это… тебя дожидается…

– Не понял, – совершенно искренне говорю я.

– Дык… чего уж тут и не понимать-то… Я это… был…

– Чев-во?! Ты что, хочешь сказать, что вот это прекрасное, полное жизненных сил и энергии тело предназначено для того, чтобы я с его помощью свершал судьбоносные дела?! А ну-ка, быстренько признавайся, что ты пошутил!

– Не шутковал я. Это я и есть… был, то бишь.

– Постой-постой! Что-то не стыкуется. Я вот, например, сейчас внешне точно такой же, как и в момент смерти. Значит, и ты…

– Ништо не значит! – нервно перебивает он. – Ты ведь нежданно помер. А я долгонько готовился: всё представлял, каким я опосля смертушки стану молодцем-раскрасавцем. Вот оно по-моему и вышло. Да и то сказать: будь я таким при жизни – согласился б тебе тело-то уступить? Так что принимай наследство какое уж есть.

– Не-е, мужик! Так дело не пойдет! Не согласен я таким уродом жить!

– А вот это уж твоё дело! Не хочешь – не надо! Видишь, вон тама, в темноте, тени маячат? Местные пустоцветы. Они и о таком вместилище не первую вечность мечтают. Только скажи громко: «Отрекаюсь от тела!» – увидишь, какой тарарам здесь начнется. Так что хочешь – выполняй Предназначение, не хочешь – зарабатывай Вечный Схлоп. А я своё Предназначение выполнил, посему свободен. Токмо напоследок должон ещё объяснить тебе, как в мир выйти. Это просто: ляжешь вовнутрь тела, мысли свои в кулак сожмёшь и скажешь: «Я здесь!» Ну вот и всё. Прощевай! – С этими словами Посланник разворачивается и, бодро и весело шагая, исчезает в темноте за границей освещённого пространства, оставляя меня один на один с этим полутрупом. Я лишь успеваю заметить, как многочисленные тени, прячущиеся во тьме, шарахаются от него в стороны, как бабки-приживалки от царя.

Оттягивая неизбежное (да и куда торопиться при наличии отсутствия времени?.. или всё же «при отсутствии наличия»?), я хожу вокруг, знакомясь с обстановкой. Урочище обступают высокие утёсы, густо усеянные отверстиями пещер, к каждой из которых ведут грубо высеченные в камне ступени. Захожу в некоторые из них и делаю вывод, что нахожусь на территории какого-то монастыря. Гроты пещер, поделенные грубо сложенными каменными стенками на маленькие комнаты, служат, видимо, кельями: обстановка каждой состоит лишь из вороха сена и большого камня-алтаря, на котором возлежат предметы культа – по два отшлифованных каменных полушария с высеченными на срезе диагональными крестами: на одном – выступом, на втором – пазом.

Всё вокруг на ощупь – во всяком случае, пока – ощущается точно таким же ненастоящим, «пенопластовым», как и в моём дворе после того, как на меня рухнула льдина. Даже ручей под горой. Даже огонь в светильнике. И только тело уродца не ощущается вовсе: рука проходит сквозь него.

Присаживаюсь подле «распятия» и задумываюсь. Пролистав свою прошлую жизнь – благо, с моими новыми способностями это несложно – прихожу к выводу, что мне всё-таки необычайно везло: как будто кто-то отводил от меня неприятности и горе. Едва возникнув, они как бы рассасывались сами собой. Но в природе всё уравновешено, и не дано ли мне моё новое состояние в противовес прежнему?

Свою «реинкарнацию» я оттягиваю, сколько могу: уж очень дикой кажется мне мысль о том, что придётся жить в виде такой вот образины. Однако наступает момент, когда мне начинает казаться, что светоч меркнет, а окружающая темнота с ещё сильнее завертевшейся в ней пляской теней подступает пугающе близко. Тогда, внутренне содрогаясь, ложусь на камень. Раскинув руки, совмещаюсь с уродливым тельцем и обречённо произношу: «Я здесь!»

Глава 1

Живи уродом

Урочище Девятирога, 2 сатината 8855 года

«Милости от Обоих! Скоро ли закончатся мои мучения, скоро ль приберёт Один Из Вас мою душу?! О, как не хочется вновь просыпаться, вновь из прекрасного мира снов вступать в этот, страшный и жестокий! Что ж так болит голова? Отчего глаза не раскрыть? Неужто опять перебрал вчера в обжорке ЈУ толстой Дью“? Опять, поди, всё до последнего шестака спустил. А штаны-то?.. О, тарк побери! И штанов нет, опять заложил… и рубаху тоже… Опять где-то голым валяюсь! Глаза бы разлепить, посмотреть: где я? Но нет… нет… нет… Нету моченьки, нет… Посплю ещё чуток… А потом – сигаретку… В тумбочке под телефоном должна лежать заначка – полпачки ЈЧестерфилд“. Что за бредятина? Что такое Јтелефон“? Что такое ЈЧестерфилд“? ЈКурить“ – это что, бортничать, пчёл выкуривать? А что такое Јобжорка“? И кто такая толстая Дью?»

О, Боже ж ты мой! Я всё вспомнил! Уж лучше бы я проснулся с самого-пресамого наистрашнейшего похмелья! На меня с двух сторон разом навалились «память духа» и «память тела». И надо сказать, последняя преподнесла мне столько сюрпризов, что все предыдущие страдания показались детскими игрушками. Каким же ничтожеством был при жизни этот Посланник! Да любой бомж с городской свалки перед ним – принц Уэльский. Умно он сделал, что своё имя не назвал, иначе бы ему сейчас там, где он есть, крутилось и вертелось бы, как хорошему вентилятору!

Я сел на холодном камне, открыл глаза и огляделся. Вокруг меня стояли девять старцев – видимо, те самые веломудры, о которых говорил Посланник. Каждый из них, воздев руки, держался за длинный резной посох соседа, отчего вся картина напоминала детский танец «Каравай» на стадии «вот такой вышины». Все они походили друг на друга… не сказал бы «как близнецы», но очень и очень. Прежде всего, своей «половинчатостью». Увидевший такого в правый профиль, ни за что бы не узнал его слева. Своей правой стороной каждый напоминал мне волхва, каким я его увидел в красиво иллюстрированной книжке Пушкина «Песнь о вещем Олеге»: длинная грива седых волос, такие же усы и борода, густая нависшая бровь, тяжёлая на вид синяя хламида, опоясанная чёрным поясом с шитыми серебром рунами. Слева же старцы больше напоминали буддийских монахов: гладко выбритое полуголовие, красное одеяние, белый пояс с золотыми рунами. Человек казался слепленным из двух половинок, каждая из которых по отдельности смотрелась внушительно. Но соединённые вместе… Это вызывало какую-то оторопь.