Петр Воронин - Прыжок в послезавтра Страница 4

Она говорила с Валентином, как говорят с маленькими детьми, и это красноречивее любых объяснений убедило его, что он был очень плох и сейчас еще плох.

— Как… я… сюда… попал?

— Вам нельзя много разговаривать.

То, что она не хочет отвечать, неожиданно рассердило Валентина.

— Как я сюда попал?! Где я?.. Где?!..

Он рванулся, пытаясь встать, но все тело пронзила боль. В последний миг перед тем, как потерять сознание, он опять увидел то меркнущую, то светлеющую голубизну вверху.

…Очнулся он в полной тишине. Хотел встать, но тело было словно чужое, а руки неимоверно тяжелые.

Открыл глаза. Темнота. Он попытался разглядеть что-нибудь в этой темноте, и сейчас же заметил, что в комнате посветлело. Наступает утро? Ох, скорее бы!

И тотчас, откликаясь на его желание, свету прибавилось. Стало даже больно глазам. Но едва он ощутил эту боль, свет ослаб.

Этот послушный ему рассвет не мог быть явью. Значит, все лишь снится. Опять снится! Он почему-то подумал об Ольге и внезапно почувствовал: Ольга здесь, рядом.

— Оля! — позвал он.

— Что, Валя? — откликнулась она. — Я давно жду, когда ты вспомнишь обо мне…

Раздался шорох шагов, и Валентин увидел, что Ольга садится на табурет, обыкновенный табурет, покрашенный, как и вся мебель в комнате, белой краской.

— Я знал, что ты вернешься, — прошептал он, сознавая между тем, что это лишь сон, что в действительности Ольга не может прийти.

— А как я могла не приехать, Валя?

В ее голосе столько заботы и любви, и сам этот голос так ласков и так бесконечно дорог, необходим!.. Валентин заплакал в отчаянии от того, что все лишь грезится… Ему было стыдно. Он плотно сжимал веки, но это не удерживало слез.

А Ольга взяла его за руку, прижалась к ней щекой. Она часто делала так, если все было мирно и дружно, и они оставались наедине. Но прежде он не был бессильным.

Щека у Ольги нежная, чуточку прохладная, и это подействовало успокаивающе.

— Ты не осуждай, что я так вот… что разнюнился… — сказал он.

Ольга протестующе замотала головой. У нее у самой в глазах были слезы. А Валентин подумал, что Ольге очень к лицу белый халат. Он сделал ее более стройной, и глаза кажутся не серыми, а почти черными. И в них нежность и доброта.

На стене справа зажегся красный огонек. Ольга засобиралась уходить.

— Мне пора.

— Не надо… Останься, — попросил Валентин, уверенный, что его желание не может не исполниться, раз все происходит во сне.

Однако Ольга повторила:

— Здесь порядки строгие.

Только теперь Валентин поверил, что это не сон, и это было еще удивительнее.

— Я снова к тебе приду. Я всегда буду рядом, пока нужна тебе… А сейчас явятся врачи. Но я буду недалеко, и ты помни, что я недалеко и думаю о тебе.

Она поднялась, но он требовательно и умоляюще посмотрел на нее. Ольга поняла, чего он ждет, и вспыхнула от смущения, а потом наклонилась и поцеловала его в губы. Так она краснела лишь в первые дни после того, как они признались друг другу в любви.

Походка у нее тоже стала иной — очень легкой, стремительной, и это опять была счастливая перемена, которую отметил Валентин.

Но едва Ольга скрылась за дверью, он снова усомнился в реальности того, что произошло сейчас, и лишь с появлением Ильи Петровича и Клавы окончательно поверил, что не спит.

— Ну вот, свидание вас явно взбодрило, — заговорил Илья Петрович. — Давление крови, нервные импульсы, состав крови отличные. Во время свидания они улучшались прямо-таки по минутам. Отлично!

Он опустился на тот же табурет, на котором недавно сидела Ольга, улыбался дружески; словно был знаком с Валентином сто лет. Клава, то ли медицинская сестра, то ли молодой врач, вела себя сдержаннее, но глаза ее лучились улыбкой.

Валентин ждал, что его станут сейчас осматривать, как всегда делают в больницах, но Илья Петрович явно не торопился, а Клава — та вообще отвернулась, сказав:

— Пора позаботиться о вашем аппетите,

Что-то щелкнуло, и Валентин увидел маленький столик на колесиках и на нем какие-то тюбики не то зубной пасты, не то вазелина. Клава подкатила столик к кровати и, надев на лицо маску, объявила:

— Кушать подано. Кажется, так пишут в старинных романах?

Руки у нее были в полупрозрачных перчатках. Она открыла один из тюбиков.

Валентин решил, что ему собираются давать какие-то лекарства, и поморщился. Клава улыбнулась.

— Нет, это не лекарства. Это еда.

— Еда? Вот эта… паста? Предпочел бы… борщ…

Теперь уже заулыбались оба — и Клава и Илья Петрович.

— А мы вас и хотим угощать борщом. Украинским, — сказала Клава. — Надо вас устроить поудобнее.

Она оглянулась на Илью Петровича. Тот склонился к низкой спинке кровати. Тотчас кровать медленно прогнулась, превратившись в подобие кресла. Валентин полулежал в нем.

— Вам удобно? — спросила Клава. — Ну, а теперь отведайте… Э, так не годится. Сразу и пульс ослаб. А мы надеялись сделать приятное.

— Договоримся, Валентин, — заявил в свою очередь Илья Петрович. — Вы не будете противиться тому, что мы порекомендуем или посоветуем. Мы ваши друзья, — он взглянул на свои наручные часы, удовлетворенно добавил: — Вот уже лучше. Вы умеете держать в узде свои чувства и настроения. Это очень поможет вам и нам, конечно, тоже.

Клава поднесла тюбик, и Валентин послушно открыл рот.

К своему удивлению, он почувствовал запах и вкус украинского борща, приправленного укропом, петрушкой и старым салом. Черт возьми, а борщ-то замечательный, совсем как где-нибудь на Полтавщине!

Пока Валентин ел, Илья Петрович безотрывно смотрел на свои часы, изредка приговаривая:

— Не торопитесь… Передохните… Вот теперь все в порядке… Ваши железки не поспевали за вашим аппетитом.

После пасты-борща Клава стала потчевать едой по своему выбору, но странно — она давала именно то, чего он хотел больше всего. Он и еще ел бы, однако Илья Петрович объявил:

— Довольно. Сейчас — спать. Да, спать. Крепко спать.

В комнате, вернее в палате, стало полутемно, и вверху на потолке появилось что-то синее, пробегающее медленными успокаивающими волнами. Валентина и в самом деле потянуло в сон. Но в последний миг перед тем, как мягкая темень захлестнула его, Селянин испуганно подумал, не пригрезились ли ему Ольга, врачи, палата. Будет ли все это, когда он проснется.

Вспоминая позднее первые дни болезни, Валентин Селянин поражался тому, как много, почти беспробудно спал. Казалось, все лечение состояло в одном этом сне, который прерывался лишь для еды и недолгих встреч с врачами и с Ольгой. Никаких врачебных процедур, лекарств, уколов!