Роджер Желязны - Кладбище сердца Страница 4

— Значит, я это сделаю, — уверенно повторил он.

Над ними журчал зодиак.

Мур нашел Даррила Уилсона в автоматическом баре. Актер явно вышел в тираж; это был уже не тот человек, которого Мур помнил по завоевывавшим премии ковбойским сериалам. Тот был густобровый, пышнобородый викинг прерий. За четыре прошедших года по его дорогостоящей гримасе словно прокатилась лавина, оставив рытвины и канавы и присыпав растительность снегом. Уилсон перестал заниматься своим лицом, регулярно заливая желудок огненной водой, в которой еженедельно отказывал краснокожим на экране. Говорили, он расправляется уже со второй печенью.

Мур сел рядом с ним и вставил кредитную карточку в щель автомата. Набрал код мартини и стал ждать. Заметив, что сидящий не замечает его присутствия, объявил: — Вы Даррил Уилсон, меня зовут Элвин Мур. Хочу спросить у вас одну вещь.

Глаза меткого стрелка продолжали смотреть в пустоту.

— Репортер?

— Нет, ваш давний поклонник, — солгал Мур.

— Спрашивай в другом месте, — легко узнаваемый голос актера не изменился. — Ты фотограф.

— Мэри Мод Муллен, сучья богиня Круга, — заметил Мур. — На что она похожа?

Глаза наконец сфокусировались.

— Подал на канонизацию в этом году?

— Точно.

— Что ты думаешь?

Мур подождал, но продолжения не последовало, и он наконец спросил: — О чем?

— О чем хочешь. Сам назови.

Мур отпил мартини. Он решил принять игру, если это сделает собеседника сговорчивее.

— Думаю, что люблю мартини, — заявил он. — И…

— Почему?

Мур подавил рычание. Пожалуй, от Уилсона помощи уже не дождаться. Ладно, последняя попытка…

— Потому что оно расслабляет и помогает собраться, причем одновременно, а мне это бывает нужно после всего.

— Зачем ты хочешь быть расслабленным и собранным?

— Потому что это лучше, чем быть напряженным и несобранным.

— Почему?

— Да какого черта?!

— Проиграл. Катись домой.

Мур встал.

— Предположим, что я ушел и снова вернулся, и у нас все началось по-новой? О'кей?

— Садись. Колесики у меня крутятся медленно, но еще крутятся, — ответил Уилсон. — Мы говорим об одном и том же. Ты хотел знать про Мэри Мод. Вот на что она похожа — одни вопросы. Притом бессмысленные. Стереотипы мышления — это болезнь, от которой нет иммунитета, в каждом человеке их уживается множество. За две минуты она обдерет их с тебя без остатка, и твои ответы будут определяться только биохимией и атмосферным давлением. Ее решение — тоже. Мне нечего тебе сказать. Она вся сплошной каприз. Она — сама жизнь. Она уродлива.

— И это все?

— Она отказывает тем, кому следует. Достаточно. Уходи.

Мур допил мартини и ушел.

К зиме Мур составил состояние. Скромное — так надежнее.

Он сменил работу, перейдя в исследовательские лаборатории «Аква Майнинг», подразделение Оаху. Туда было на 10 минут дольше добираться, но должность директора по технологиям звучала куда солидней, чем старшего менеджера отдела, а Муру требовалась солидность. Он не снижал темпов осуществления программы насильственного повышения своего социального статуса, одним из ее результатов стал судебный процесс в январе.

Как ему удалось узнать, Круг предпочитал разведенных холостяков. Поэтому через авторитетную фирму знакомств он заключил срочный (с возможностью пролонгации) парный контракт на три месяца с Дианой Деметриос, безработной манекенщицей греко-ливанского происхождения.

Одна из проблем модельного бизнеса, заключил он позже, состоит в наличии слишком большого количества хирургически совершенных эталонов на рынке труда; такая профессия требует грубости, если хочешь сохранить работу. Его новый статус оказался достаточно привлекательным, чтобы спровоцировать Диану на судебный иск по обвинению в нарушении обещания — якобы достигнутого устно соглашения о том, что контракт может быть возобновлен.

«Берджис Сервис — Гражданские Контракты» прислала превосходного консультанта, оплатила судебные издержки, а также медицинские счета за сломанный нос Мура. (Диана перебила его «Основами искусства демонстрации», увесистым иллюстрированным фолиантом, который она носила в пластмассовом футляре, — Мур спал у бассейна, — пластмассовым футляром и всем остальным.) Так что к началу месяца марта Мур чувствовал себя ко всему готовым, умудренным и способным встать лицом к лицу с последней представительницей ХIХ столетия.

К маю, однако, он начал ощущать переутомление. Он собрался взять у психиатра направление на месячный отдых, но вспомнил слова Леоты насчет истории болезни. Он отменил свое решение и стал думать о Леоте. Мир вокруг остановился, пока он размышлял. Он виновато обнаружил, что не вспоминал о ней уже несколько месяцев. Он был слишком занят самообразованием, новой работой и Дианой Деметриос, чтобы помнить о королеве Круга, своей любви.

Он усмехнулся.

Тщеславие, решил он; я стремлюсь к ней, потому что все к ней стремятся.

Нет, это тоже неправда, неточность… Он стремился — к чему?

Он стал пересматривать свои желания и мотивы.

И тогда он обнаружил, что его намерения изменились. Средство стало целью. Что его по-настоящему влекло, прежде всего и более всего, скрыто и неявно, так это возможность попасть в Круг — в пожирающий столетия стратоплан, класса люкс, проносящийся сквозь завтра и послезавтра и все прочие дни, — и лететь высоко над миром, как древние боги, появлявшиеся только на обрядах равноденствий и спавшие весь остальной срок, возрождавшиеся с каждым новым сезоном, пока большая часть человечества влачила свое существование сквозь непрерывную череду дней. Быть частью Леоты значило быть частью Круга — и именно к этому он стремился. Это, безусловно, тщеславие. Это любовь.

Он громко рассмеялся. Его автосерфер вырезал вензеля по голубому стеклу океана, как алмаз с человеком внутри, отбрасывая холодные острые стружки вверх и ему на лицо.

Возвращаться от абсолютного нуля, воскрешаясь подобно Лазарю, не больно и поначалу даже не неприятно. Ощущений попросту нет, пока не доберешься до температуры обыкновенного трупа. А к этому времени инъекция нирваны уже расходится по вскрывающимся телесным рекам.

Только когда начинает возвращаться сознание, думала миссис Муллен, возвращаться к ясности, достаточной для того чтобы понимать, что произошло,

— что вино в ненадежном погребе простояло еще один год, и выдержка его стала еще редкостнее, — только тогда невыразимый страх вселяется в будничные очертания мебели… на мгновение.

Это какой-то суеверный предрассудок, какая-то внутренняя дрожь от мысли, что состав жизни — твоей собственной жизни — подвергся чужому воздействию. Пройдет микросекунда, и лишь смутное воспоминание останется от дурного сна.