Владимир Ильин - Куб со стертыми гранями Страница 4

Старик выпрямляется, опираясь на рукоятку инструмента.

— Неужели ты считаешь, железная твоя голова, что я уже сам не способен держать в руках лопату?!

— Я так не считаю, сэр. Просто я мог бы выполнить эту работу с максимальной быстротой и высоким качеством.

— “Быстротой… качеством”, — повторяет старик (Интонация не идентифицирована). — Если хочешь знать, земля человеческих рук требует, а не твоих… этих… манипуляторов!

Старик машет рукой сверху вниз, сплевывает себе под ноги и возобновляет прежнюю трудовую активность.

Явный конец коммуникативного акта.

Продолжать выполнение ТП в прежнем режиме.

Ребенок мужского пола вертит в руках сломанную игрушку, издавая при этом громкие звуки и выпуская из глаз специфическую жидкость, свидетельствующую о глубоком эмоциональном расстройстве.

Обращение к нему:

— Не плачь, мальчик. Я починю твою машинку. Для меня это совсем просто.

— Не дам! Уйди!

— Но почему? Может быть, ты не знаешь, кто я такой? Я умею делать всё на свете!

— Ну и что? Если ты отремонтируешь мою машинку, папа будет опять ругать меня! Он говорит, что я должен учиться быть самостоятельным, а не надеяться на чью-то помощь… И еще он говорит: “Если что-то сломал — сумей починить эту вещь сам!”…

Конец коммуникативного акта.

4. ОСЬ “Y”

На крыльце клиники Лигуму встретилась медсестра Мадлена. Глядя снизу вверх хардеру в лицо, которое он тут же стеснительно прикрыл ладонью, девушка попросила:

— Не обижайтесь на Слава. Он вообще-то хороший, только… только не любит он вас, хардеров, понимаете?

Лигум выжидательно молчал с ничего не выражающим лицом.

— Дело в том, — продолжала Мадлена, — что… что… ну, я даже не знаю, как бы вам это объяснить!..

В голосе ее прозвучало отчаяние, и она закусила губу.

Тогда Лигум невнятно промычал — говорить полноценно он еще пока был не в состоянии:

— Умгу мёмэ мыму ме аммага!

Что должно было означать: “Я всё понял, не трудитесь объяснять”. Он не кривил душой: уж кому-кому, а ему частенько приходилось сталкиваться с неприязнью и даже открытой ненавистью людей ко всем хардерам. Как к касте каких-нибудь “неприкасаемых”…

— Послушайте, — сказала Мадлена, трогая Лигума за руку чуть ниже локтя, — а, может быть, мы с вами встретимся сегодня вечером? Я заканчиваю работу в три часа… Что, если мы с вами куда-нибудь вместе сходим?

В ее устах это предложение звучало многообещающе и заманчиво. Но Лигум отрицательно мотнул головой.

— Но почему? — невольно покраснев, с отчаянием спросила девушка. — Почему все вы, хардеры, такие… такие непроницаемые? И почему вы так шарахаетесь от нас, обычных людей?

— Умгу ммм, — пробурчал Лигум, и на этот раз это означало: “Это не так”, но на этот раз он лукавил, потому что хардеры действительно старались держаться подальше от людей — особенно от хорошеньких женщин.

Мадлена резко отдернула свою руку.

— Тогда неудивительно, — с вызовом сообщила она, — что к вам так относятся!..

Мадлена развернулась и двинулась в клинику. У самой двери остановилась и обернулась к Лигуму, который молча глядел ей вслед.

— Эх вы, — с горечью воскликнула она, — наверное, вообразили себе невесть что обо мне, да? Что я вас… что вы мне… только это вовсе не так!.. Ошибочка вышла, уважаемый хардер!..

И так стремительно застучала каблучками по мраморной плитке крыльца, что комп-швейцар едва успел услужливо раздвинуть перед ней створки двери.

Лигум спустился с крыльца и задумчиво сплюнул сгусток крови в подвернувшийся зев мусороколлектора. Потом посмотрел влево, посмотрел вправо и пошел прямо — на другую сторону улицу. Тротуар там был в тени роскошных лип.

Он шел медленно, никуда не торопясь. Торопиться и в самом деле было некуда. Супервизор молчал уже вторые сутки, а за три года хардерской деятельности Лигум успел усвоить, что нет смысла самому напрашиваться на задание. Раз ты сейчас не нужен — значит, мир пока в состоянии обойтись без тебя, а будешь лезть в бутылку — получишь по загривку от своего непосредственного начальника, то бишь супервизора. Действовать по своей инициативе, впрочем, не возбранялось — если тебе уж совсем стало невмоготу от безделья — и то лишь до тех пор, пока тебя не озадачит супервизор, потому что тогда бросай всё и мчись куда указано…

Вообще-то дел для хардеров хватало. Особенно для новоиспеченных, чьи действия контролировались Щитом. Так уж сложилось в мире, что им приходилось выполнять самую черную и неблагодарную работу. Ликвидация банд, обезвреживание террористов, освобождение заложников, спасение пострадавших от стихийных бедствий и ликвидация последствий катастроф, предотвращение военных конфликтов — да мало ли чего экстремального случается в многомиллиардной Федерации!.. Перерывов у бед людских обычно не бывает, и хардерам следовало быть готовым в любой момент бросить всё и помчаться на другой конец планеты, а то и куда-нибудь в космос, чтобы восстановить нарушенный порядок и попранную справедливость, чтобы защитить кого-то любой ценой и любыми средствами и чтобы добро восторжествовало над злом…

Никто из верных рыцарей Щита не протестовал против своей бесконечной и нечеловечески-трудной работы. Они с самого рождения были приучены к тому, что у них не будет личной жизни, что им не придется вести тот образ жизни, который ведет все остальное человечество, что жить им нужно будет в одиночестве, без семьи, без любимой женщины, без детей и даже без друзей, и что смерть настигнет их только в очень преклонном возрасте… Это только кажется, что человек так жить не может. Если же кто-то все-таки упорствует в этом утверждении, значит, он вкладывает какой-то свой, особый смысл в понятие “жить”…

Лигум шел по тенистому тротуару сам не зная куда. На всякий случай зорко посматривал по сторонам: не потребуется ли кому-нибудь его помощь. Но вокруг всё было в пределах нормы. Как-никак, это же был Всеобщий День Радости. Впрочем, особой радости на лицах окружающих не чувствовалось. Во всяком случае, не у всех. Может быть, они просто загодя готовились отмечать День Скорби, который, если Лигуму не изменяла память, должен был наступить через неделю …

На первый взгляд, вокруг царила не радость, а сытая расслабленность и охота за все новыми наслаждениями. Прохожие лениво двигали ногами, на ходу поглощая всевозможные кушанья и напитки, слушая музыку, созерцая фильмы и играя в комп-игры. Но в то же время мало кто из них обращал внимание на зазывно мигающие замысловатыми спецэффектами витрины магазинов или баров, на светящиеся рекламные голоэкраны и друг на друга. В голову сразу лезли зловещие цитаты из классиков относительно общества всеобщего потребления, в котором самые высокие и благородные чувства обречены на медленное, но верное вымирание; в котором перенаселенность и скученность людских масс приводит к потере людьми человечности и к возрастанию их агрессивности; в котором отчуждение от живой природы очерствляет человека, а избегая неудовольствия, люди лишают себя радости преодоления трудностей и обрекают себя на серое, однообразное существование; в котором погоня за все новыми удовольствиями способствует развитию всеобщего безразличия, потому что новое быстро теряет привлекательность в силу привыкания людей к нему…