Грегори Бенфорд - Тоска по бесконечности Страница 4

Что же касается летуна, то он ввел в кровь Джалии комплект микроустройств, одно из которых раскодировало яйцеклетку женщины. Затем оно растворилось, чтобы избежать обнаружения. Ноева Семблия сожгла труп Ахмихи, дабы предотвратить возможное осквернение его тела мехами, особенно если нанопаразитам удалось проникнуть на корабль.

Видимо, молитвы их были услышаны. Маленький отряд людей, надо думать, не представлял особого интереса для мехов, и они не стали тратить время и силы на его преследование.

Джалия родила сына - целое сокровище в эпоху, когда численность людей сокращалась. Генное сканирование не обнаружило ничего из ряда вон выходящего. Она назвала мальчика Парижем, так как в традициях Ноевой Семблии было пользоваться названиями городов Земли при выборе имен детей - Киев, Акрон, Фейрхоуп, - невзирая на то что сама Земля уже успела стать легендой, в которую многие и не верили.

Когда мальчику исполнилось пять, началось его интенсивное обучение. До того он был самым обыкновенным ребенком, весело резвившимся на полусожженных засухой полях, где собирался скудный урожай. Он был крепок, хорошо сложен и очень молчалив.

Когда Париж начал учиться, он сразу же сделал открытие. Оказывается, другие ощущали мир иначе, чем он.

Каждую секунду многие миллионы битов информации проникали в него через его органы чувств. Но из этого потока, из этого водопада информации сознательно он мог усвоить лишь примерно сорок битов в секунду. Он читал документы быстрее, чем писал или чем люди разговаривали, но все равно большая часть информационного потока оставалась незадействованной.

Независимо от того, входила в него информация или исходила, его тело было рассчитано примерно на одну и ту же скорость ее движения. Но все пути ее передачи в мозг были болезненно забиты. Его можно было сравнить со светом прожектора, который передвигается по темной сцене, высвечивай лица актеров, а все остальное оставляя в густой тьме.

Сознание Парижа стояло на вершине огромной горы, сложенной из абсолютно невостребованной информации.

Даже осмысление этого факта - и то шло вяло и медленно. Парижу требовалось куда больше времени на то, чтобы объяснить себе, о чем именно он думает, чем просто подумать об этом. Его мозг пропускал десять миллиардов битов информации в секунду, во много раз больше, чем он воспринимал и усваивал из окружающей его среды.

Его сенсорика принимала почти столько же входных сигналов, сколько команд передавалось его телу от мозга. Но почти ничего из этих процессов не могло быть выражено в словах. Осознание, речь - все это было безнадежно застопорено. Но в таком же положении находились и другие существа: люди были вовсе не одиноки.

Париж уже хорошо понимал, какую важную роль для них играет РАССКАЗ… и для него тоже. Заговоры, герои и негодяи, за и против, мелкие ролишки и большие роли, напряжение и разрядка, все это было столь же важно для человека, как прямой путь рот - желудок - анус, ибо РАССКАЗ - путь к ментальному пищеварению.

И не зная всего этого, каждый из них рассказывал свои собственные истории, рассказывал ежесекундно, непрерывно. Их тела выдавали их мириадами изменений лица, пыхтением, пожиманием плеч, неконтролируемыми жестами. Целые окорока, здоровенные куски его личности выходили наружу неподвластно мозговому контролю, ибо подсознание само говорило с помощью его тела, и эта речь была не слышна органам сознательного контроля, была спрятана от них.

Для мальчика это был шок. Значит, другие люди знают о нем больше, чем он сам знает о себе. Ощущая мегабиты информации, просачивающиеся сквозь его тело, они могут читать его, как открытую книгу!

Это оскорбляло его стыдливость. Должно быть, такой немой язык возник на заре человеческой эволюции, решил Париж, когда было важнее узнать, о чем думает чужак, нежели о чем он говорит на своем грубом и бедном протоязыке.

И смех, это вино языка, как кто-то сказал ему, тоже был признанием сознания в своей ограниченности. Поняв это, Париж стал чаще смеяться.

А потом, даже носясь в безоглядной радости с приятелями по утоптанной игровой площадке, он стал ощущать какое-то раздвоение. Часть его как бы наблюдала за происходящим со стороны. То, что он переживал - все эти миллиарды битов в секунду, все это было лишь имитацией того, что он ощущал. И это была правда, так сказать, на желудочном уровне.

А что еще хуже, так это то, что имитация отставала на полсекунды от мира, который его окружал. Он проверил догадку, исследовав, как быстро его тело реагирует на боль или на удовольствие. И точно - его тело отшатывалось от боли раньше, чем сознание говорило ему, что сейчас его колют в ягодицу булавкой.

Его сенсорика выкидывала множество всяких штучек. В его зрении, например, существовало «слепое пятно», которое, как он понял, появилось из-за того места, где нервы подключаются к задней части глаза. Брошенный и превратившийся в развалины «Канделябр» казался ему крупнее, когда висел над горизонтом Изиды, чем когда стоял высоко в небе. Когда Париж мчался со всех ног по рассохшейся от зноя равнине, а потом резко останавливался, чтобы полюбоваться тонкими волокнами облаков у себя над головой, его глаза какое-то время уверяли его, что облака продолжают лететь мимо… благодаря кинетической памяти. Его мозг интерпретировал ее как неопровержимое наблюдение реальности.

А все потому, что эволюция так сформировала систему «глаза-мозг», чтобы вещи, находящиеся выше, казались более далекими и труднодостижимыми, а люди, которые на них смотрят, видели бы их меньшими по размерам. И оставила ощущение продолжающегося бега, чтобы включить работу мозга постепенно.

Он сидел в классе и смотрел на своих хихикающих одноклассников. Какими странными казались они ему. Однако лучшее понимание самого себя позволило ему улучшить и свои контакты с ребятами. Они любили его, им нравилась естественность его поведения, которую кое-кто принимал за стремление к лидерству. Но на самом деле это было нечто совсем иное, пока еще не наблюдавшееся в человеческом обществе. Он это чувствовал, но не мог подобрать верное название. На самом деле такого слова и не было.

Постепенно Париж пришел к выводу, что их мир - и его тоже - неоднозначен. Понял он это гораздо раньше сверстников. Запахи, прикосновения, вкусы, все это несло на себе груз происхождения - много тысячелетий назад и бесчисленное число световых лет отсюда.

А потом он подошел и к своему главному открытию: всем правит подсознание. Он понял это, когда заметил: он счастлив, когда не контролирует себя, когда сознание не руководит его поступками. Экстаз, радость, даже просто чувство удовлетворения - все это плоды действий, произведенных без специального обдумывания.