Торн Стюарт - Дары зингарцев Страница 4

- Так-то теперь платят в Зингаре за постой? - раздался над ним знакомый голос. Теперь в нем не было и тени дружелюбия. Но и злобы, против ожидания, тоже не было в нем - одно лишь безграничное презрение. - И если таковы нынче в Кордаве принцы, каковы же ваши разбойники?

- Пус-сти... - прохрипел, выгибаясь, Римьерос. От боли у него все плыло перед глазами, он явственно слышал, как хрустят, выворачиваясь из суставов, его кости.

Конан выпустил его руку и от души пнул в тощий оттопыренный зад, обтянутый лиловыми бархатными штанами.

Принц кубарем покатился по траве. Киммериец сделал шаг в сторону и подобрал свой меч.

- Ты и в самом деле думал, что я буду храпеть и ждать, пока ты соизволишь отправить меня прямиком на Серые Равнины? - поинтересовался он. Принц, стоя на четвереньках, молчал, тяжело дыша. Рот его был черен, лицо перепачкано.

- Если ты вернешь мне нож, я буду драться с тобой ножом, если не вернешь - перегрызу горло! - сказал он наконец, все еще хрипя.

- Дра-аться? - искренне удивился Конан. - Мне - с тобой?

Недобрая улыбка искривила его губы, когда он шагнул ближе к принцу. Сталь тонкого палаша с шипением вылетела из ножен, и Римьерос отшатнулся, ожидая, что его сейчас попросту зарубят на месте, но еще нашел в себе силы выкрикнуть:

- Ублюдок! Киммерийский козел, жрущий вонючую козлятину! Дай мне оружие, и я...

- Обойдешься, щенок, - процедил сквозь зубы Конан и наотмашь хлестнул его гибким клинком по спине. - Убирайся! Убирайся с глаз моих, не то, клянусь Кромом, я тебя так разукрашу, что не узнает родная мать-королева!

И сталь снова опустилась на спину принца, срезав на лету прядь всклокоченных длинных волос.

- Прочь!

Пунцовый от стыда и злости, Римьерос еле увернулся от нового удара, перекатился через плечо и скрылся в кустах. Там он вскочил на ноги и, отбежав на почтительное расстояние, крикнул, потрясая кулаками:

- Ты мне за это заплатишь, пожиратель козлятины! Моя плоть священна, за меня отмстит сам Митра, покровитель нашего рода! Тебя пожрет зловонная пасть Нергала, ты...

Конан сплюнул и сделал шаг в сторону Римьероса. Тот незамедлительно повернулся и исчез за деревьями.

- Ну и мокрица, - пробормотал киммериец, снова укладываясь у костра. - Надо было распороть ему рот от уха до уха, чтобы разевал его еще шире... Сразу видно, что никогда не спал на голой земле - не то знал бы, что каждый шаг отдается громом...

Он не слышал, как зингарец подкрадывался по реке, но едва тот вылез на берег, Конан проснулся от гула его осторожных шагов и довольно долго лежал, выжидая, когда учащенное дыхание охотника раздастся над самым его ухом.

До рассвета оставалось еще немного времени, и Конан, следуя мудрой повадке крупных хищников каждую свободную минуту использовать для сна, свернулся под одеялом и заснул, едва успел закрыть глаза.

Глава 2. В пути.

Голубь Тридцать Второй:

"Высокородный принц Римьерос, герцог Лара

своему брату, Кратиосу Третьему, королю Зингары и

правителю Каррских островов.

Государю и брату моему сообщаю, что мы наконец,

после долгих и трудных странствий, вступили в земли

Кхитайской Империи. Погибло еще трое, среди них

достойный рыцарь Роккье да Вейзар. Они упали в

пропасть, оступившись на жутком мосту - я еще

дивлюсь, как сумели мы переправиться по нему, зыбкой

паутиной висящему над пропастью. Сделан он из

особого тростника, растущего только здесь, тростник

этот на диво прочен, так что, завязав лошадям глаза,

мы без труда перевели их по этому шаткому мостику.

Но стоило кому-нибудь из людей глянуть вниз,

балансируя на краю, как он падал ничком, не чувствуя

ни рук, ни ног, и так сорвались мой оруженосец и

помощник негодника Алонно, моего повара. О

последнем я не пожалел бы, а ныне желаю ему вечно

корчиться в когтях Нергала, ибо, пытаясь его

удержать, сорвался и добрый Роккье. Мы не сумели поднять тела

со дна пропасти - но сложили на краю ущелья

высокое надгробие в память о славном рыцаре. да упокоит Солнцеликий его отважную душу! В остальном же путешествие наше проходит день ото дня успешнее, ибо начали уже попадаться на пути селения, возделанные земли, а с ними - дороги. Мы оставили горы и болота позади, ныне перед нами лежат бесконечные джунгли, полные уже испытанных и новых, неизвестных опасностей. Нам по-прежнему не везет с проводниками - негодяи сбегают ночью в страхе, едва услышат в зарослях свирепый рык тигра. Но эти благородные хищники еще ни разу не нападали на лагерь. Еще одна забавная мелочь, которая, льщу себя надеждой, способна вызвать у тебя, брат мой, недоверчивую улыбку: можешь себе представить, не в Аргосе и не в Зингаре, а здесь, на самом краю света, я наконец встретился с Конаном из Киммерии, известным у Черного Побережья под именем Амры. Встреча наша не была мирной, я столкнулся с ним в лесу случайно, почти безоружный. И все же он едва не поплатился жизнью за все свои бесчинства у наших берегов. Ему удалось улизнуть от меня, и с тех пор он рыщет вокруг нашего войска, надеясь застать меня врасплох - мы неоднократно натыкались на следы его стоянок. Я в ответ усилил ночные посты и еще не отчаялся заполучить его и привезти в Зингару тебе на потеху - если не всего, то хотя бы голову. Голубей в клетке осталось не более десятка, и потому я не рискну выпустить птицу, покуда мы идем под удушливой сенью здешних лесов. Едва я достигну хоть мало-мальски приличного города, я снова дам знать о себе. За сим остаюсь, преданный тебе принц Римьерос, герцог Лара.

Тщательно запечатав тончайшую рисовую бумагу в два слоя кожи, Римьерос вынул из клетки голубя и приладил письмо на лапку птице. Здравый смысл подсказывал ему, что из пяти выпущенных голубей до Кордавы добирался в лучшем случае лишь один, но все же время от времени он отправлял новое письмо - не столько для брата, сколько для матери.

Королева Теодорис была одной из тех троих, кого принц посвятил в свои честолюбивые замыслы свержения брата с королевского престола. Ради своего младшего сына она готова была перевернуть землю и небо, он же отвечал ей снисходительной привязанностью, позволяя обожать себя, лишь бы это не слишком ему докучало. Материнская любовь может оказаться весьма полезной вещью, если мать эта - вдовствующая королева Зингары.

Узнав, что король посылает младшего брата с дарами к Императору Кхитая, королева сначала пришла в ужас, но, будучи женщиной мудрой, скоро рассудила, что если дать принцу надежный эскорт, ничто не помешает ему вернуться на родину живым и невредимым не позднее, чем через два года. К тому времени подозрения правящего брата - если у него таковые и возникли скорее всего рассеются, а принц Римьерос вернется народным героем, отважным рыцарем, побывавшем на краю света и преодолевшем несказанные опасности ради славы и процветания родной Зингары. Она изложила все это сыну, и он, хоть и нехотя, но сделал вид, что воодушевлен предстоящей поездкой и гордится возложенной на него миссией. Итак, королева осталась в самом сердце вражеского лагеря, но не преминула отправить с принцем второго участника заговора - барона Марко. У старого воина были свои счеты с нынешним королем Зингары: в самом начале правления тот дважды, отступая, провел неприятельские войска через земли барона. Заманивая аквилонцев вглубь страны и одновременно лишая их добычи, зингарские полководцы распорядились жечь за собою все поселки и деревушки. Аквилонцы, разозлившись, довершили разорение, равняя с землей все, что еще оставалось. Их небольшое войско удалось после этого разбить сравнительно легко, и король был в восторге от подобного метода изматывания противника. Однако старый воин, ветеран многих битв и походов, барон Марко открыто возмутился подобным безжалостным обращением правителя с собственным народом, а более всего - с принадлежащими лично ему землями... и тут же попал в немилость. После чего королеве, ценившей по достоинству его поистине собачью преданность, не стоило большого труда постепенно внушить опальному царедворцу мысль, что несправедливо обиженный Римьерос - настоящее воплощение всех заветных чаяний народа. В этом был тонкий расчет: убедить барона Марко в том, что для Зингары налучшим королем будет Римьерос, означало убедить почти всю армию. Авторитет старого воина среди простых солдат был огромен, и если бы королю вздумалось поднять против баронетства Ронно свои войска, он сначала столкнулся бы с бунтом окрестных мелких дворян, чьи владения находились под протекторатом баронства, а затем был бы вынужден подавлять если не восстание, то по меньшей мере недовольство собственной армии. Окажись король на одном холме, Ронно на другом, а зингарская армия посередине - больше двух третей пошли бы за бароном. Он умел быть и хозяином, и отцом, и полководцем, и верным псом. У благородного рыцаря Марко да Ронно был только один недостаток: в голове его, серебристой от седины, не могло уместиться более одной мысли за раз. Единожды уверовав в то, что Римьерос будущий благодетель Зингары, он более не думал об этом, и никакие вздорные выходки принца не могли разубедить его. Он приписывал их горячности, молодости, излишней любви к риску и опасности. Он порой даже называл принца _государь_, ничуть не стесняясь чужих ушей, и такова была сила его веры, что он заразил ею и тех, кем распоряжался. И если сам Римьерос был равнодушен к цели похода, то молодые дворяне немало гордились возложенной на них высокой миссией. Мать-королева с детства приучила сына никогда не вымещать дурное настроение на тех, кто тебе нужен или может оказаться полезен, и большая часть отряда не знала о его резких припадках ярости и раздражения. А в хорошем расположении духа принц был и великодушен, и щедр, и остроумен. Поход, столь бессмысленный и бесцельный с его точки зрения в начале, оборачивался неожиданной стороной: по завершении миссии Римьерос возвращался в Зингару с сотней рыцарей, закалившихся в нелегком походе и преданных ему до мозга костей. Третьим же из заговорщиков был Светлейший Распорядитель Двора, герцог Пастрелья. Этот ловкий и хитрый царедворец с давних пор был влюблен в королеву. В молодости слыла она женщиной редкой красоты, а зрелость придала ее облику истинное величие. Старый герцог боготворил ее - как она боготворила своего сына. Его обожание было тем сильнее, чем несбыточнее мечта обладать когда-нибудь предметом своей страсти. Королева дарила его своей дружбой и даже любовью, но ни разу не изменила мужу - ни до, ни после его смерти. Ей казалось - и казалось вполне справедливо, - что после ночи любви может герцог охладеть к ней, как только убедится, что возлюбленная его оказалась не богиней, но обычной смертной женщиной. Распорядитель Двора был третьей по значимости фигурой в государстве - после короля и Верховного Жреца Митры. Королева не раз убеждалась в том, сколь полезной может оказаться дружба герцога Пастрелья - и не хотела ее терять. Словом, как ни мал был круг заговорщиков, он включал в себя и членов королевской фамилии, и армию, и казну. Сам Римьерос не рассчитывал всерьез на успех, по крайней мере, в ближайшие годы. Но мать его придерживалась другого мнения и в отсутствие обожаемого сына продолжала готовить почву для переворота - причем небезуспешно. ...Принц вышел из своего шатра, держа птицу в руках. Послушал, как бьется ему в пальцы крошечное сердце и выпустил голубя, чуть подкинув его вверх. Лагерь расположился на ночь на небольшом плоскогорье. Эта возвышенность была лишь краткой передышкой, скалистым островом в море деревьев. За ним вновь начинались бесконечные леса, поделенные узкой ниточкой дороги, и наутро отряду опять предстояло погрузиться во влажную духоту и полумрак джунглей. - Неправда ли, жаль, государь, что до нас не могут добираться вот так же вести с родины, - раздался за спиной принца голос барона Марко. - Иногда я сожалею, что несведущ в магии. Вот уже год, как я не видел жену и дочь, и даже не могу узнать, все ли у них благополучно... Он с тоской следил за тем, как, набирая высоту, голубь кругами поднимается в небо и растворяется в свете заходящего солнца. - Чужой край, чужое небо, - пробормотал барон. Скоро наступит ночь и мы увидим чужие звезды... - Мне кажется, мой добрый друг, вы нынче не в духе? - с улыбкой обернулся к нему Римьерос. Сам он пребывал в великолепном настроении. За три дня пути встреча в лесу переплавилась в его воображении в славный подвиг, который не подтверждался трофеем лишь потому, что принц оказался перед разбойником безоружным. Добравшись до лагеря, он наорал на часовых, преградивших ему дорогу, не раздеваясь, бросился на постель и проспал почти до полудня. О своей встрече с Конаном он не рассказывал никому, пока воины не наткнулись в лесу на свежее кострище у лесного ручья. Земля вокруг воды была испещрена следами такого размера, что не оставалось никаких сомнений, что побывал здесь не щуплый малорослый кхитаец, а чистокровный хайбориец. Тем более, что следы оставлены были сапогами, а не плетеными или деревянными сандалиями, в каких здесь разгуливали все - от нищего монаха до жены деревенского старейшины. Барон Марко потребовал подробного рассказа, и Римьерос преподнес ему встречу у костра в таком свете, что старый воин счел нужным усилить ночные караулы и взял с принца слово, что тот больше не будет уходить в лес один, без собак. Вот и в этот вечер, прежде чем устраиваться на ночь, барон выслал несколько небольших отрядов прочесать местность вокруг лагеря - на всякий случай. - Вернулся отряд Ринальдо, - сказал мрачно да Ронно. - Они нашли еще следы стоянки того человека. Ринальдо утверждает, что варвар идет не один. Хотите посмотреть, мой принц? - Он говорил, что поджидает товарищей - вероятно, таких же разбойников, как и он сам, - отозвался Римьерос. - Давняя ли это стоянка? - Не более двух дней. - Тогда не стоит трудов. Что мы там увидим? Я подожду, пока он не окажется рядом - чтобы можно было спустить собак по его следу и затравить как матерого кабана... Полно хмуриться, барон, пойдемте лучше ко мне и выпьем вина - за то, чтобы этот голубь добрался до Кордавы живым и невредимым! Барон Марко просветлел и подкрутил седой ус. - Благодарю за честь, государь! Войдя в шатер, Римьерос почти силой усадил старого воина в складное кресло и, не обращая внимания на бурные протесты, собственноручно разлил по двум кубкам темно-красное аргосское вино. - Запасы наши подходят к концу, - с сожалением заметил принц, выливая последние капли из оплетенной бутыли толстого темного стекла. - В этом краю, как видно, не знают, что такое настоящий виноград. Правда, та штука - так и не помню, как они ее назвали - ну, которую мы пили во второй деревне, сразу за перевалом, была весьма недурна, хоть и крепковата. - Принц говорит о сакве? Похоже на то, что наши крестьяне делают из пшеницы. Неплохо, но, конечно, с настоящим вином это зелье не сравнить. Когда мы вернемся, я велю выкатить из наших замковых подвалов бочку с золотыми обручами. Ее зарыл в землю еще мой прапрадед, завещав опробовать вино через сто лет после своей смерти. - Оно должно быть божественно, - отозвался Римьерос, жмурясь, как кот. - Я могу надеяться присутствовать при вскрытии этого сокровища? Нет, нет, друг мой, не вскакивайте с места, мне довольно одного вашего кивка. Вступив наконец в земли Кхитая, я вдруг осознал, что миссия наша близится к завершению. Мне казалось совершенно бесконечным это странствие через весь материк, но ведь путь домой всегда втрое короче. Нам осталось лишь добиться приема у Императора и вручить ему вот это. - Он похлопал ладонью по крышке огромного сундука, в котором хранился ларец с даром правителю Кхитая. На стоянках сундук всегда помещался в шатер принца, а днем его везли в специально сооруженной для этих целей цели повозке. Повозка представляла собой еще один ларец из резного темного ореха, сложное ажурное сооружение на колесах, высотой в рост человека, и сама по себе являлась также немалой ценностью. - Я тоже буду рад завершить наше дело и повернуть домой, кивнул барон. - Но я рад этому испытанию, ибо на родине нас ждут испытания и свершения куда более грозные. - Тс-с, - приложил Римьерос палец к губам, - об этом ни слова. Сначала нужно вернуться. Итак, за благополучное возвращение - и нашего пернатого посланца, и наше.