Гэри Райт - Лед как зеркало Страница 4

«Значит, это возможно…»

Гонщик видел, как лидеры выстраиваются след в след перед этим блистающим отвесным изгибом, и ощутил, что страх снова сжал все внутри морозной рукой. Здесь, в «Петле», человек становился даже не пленником саней — еще того хуже. Если он входил в вираж точнехонько по расчетной линии, тогда все кончалось благополучно; если же нет…

… братские встречи за кружкой пива, разговоры допоздна.

— А помнишь снегопад, когда Отто Домаг выскочил с «Большого калейки»?

— Ну да, и когда его откопали — сколько времени прошло? Два часа? — он себе преспокойно спал.

— И на нем ни царапинки, помнишь?…. Вспомни, все вспомни…

Он вышел на расчетную линию едва ли в метре от предыдущих саней и принял на себя дикий, выворачивающий душу удар — стена подбросила его и перевернула. Ослепительная вспышка тени, мимолетный взгляд на долину, очутившуюся почти над головой, а потом падение под нарастающий свист ветра и полозьев, и сани нацелились на безупречный выход, все так же по ниточке след в след за санями впереди, но кто-то из самых первых сорвался с этой невидимой нити…

И кто-то выпустил во всю ширь закрылки-тормоза.

Сани закачались в яростных воздушных вихрях, поднятых тормозами. Засверкали ракеты. Чьи-то сани впереди бросило в сторону, лениво выкатило над остальными и расплющило о стену у самого выхода из «Петли». Гонщик рванул ручку катапульты… Катапульта не сработала.

Он был уже мертв, он сознавал это. Он видел, как двое саней умчались, кувыркаясь, в небо, как еще одни сани разнесло на куски и куски заскользили вниз по Трассе. Все, что требовалось сейчас для гибели, — задеть о любой из этих обломков… но вираж вдруг остался позади. «Петля» развернулась в пологий спуск, слегка отклоняющийся влево. Гонщик перевел дух. Во рту были осколки зубов и вкус крови. Он обогнул очередной обломок, потом еще один.

… сколько сегодня погибших? Он сам — это ясно — и сколько других? Но страх, что терзал его со старта, не был страхом смерти. Чем же тогда? Что же такое замуровал он в себе, как в стене? Какую тайну спрятал от глаз, своих и чужих? Словно рифы прячутся под водой, а корабль знает, что они там, и обходит их. А теперь стена рухнула и оставила его лицам к лицу… С чем?..

Сани содрогались. Он вел их сегодня из рук вон плохо, злоупотребляя полозьями, поставленными на ребро. С трудом пролез он сквозь «Тиски», с трудом одолел поворот «Большой калека», струи ледяной крошки разлетались позади саней, и можно было подумать, что они не слушаются руля. Только сани были тут ни при чем — он сам не владел ни санями, ни собой. И его несло прямиком к вратам ада со скоростью сто восемьдесят километров в час.

Это называлось «Стремнина». Начиналась «Стремнина» невинным, легоньким поворотом налево, разве что лоток Трассы становился все глубже, и вдруг вселенная проваливалась в тартарары. Более восьмисот метров безудержного пике по пятидесятиградусной круче на дно ущелья и сразу же вверх по противоположному склону, затем полный разворот вправо на сто восемьдесят градусов, новый крутой спуск снова в то же ущелье и, наконец, под острым углом налево с выходом на протяженную ухабистую прямую. «Стремнина» убила больше гонщиков, чем любой другой отрезок Трассы.

Здесь их поджидали самые вместительные трибуны и самые неусыпные камеры. Здесь были три священнослужителя и операционная неотложной хирургии. Здесь…

… здесь он исполнит последнюю формальность и окончательно умрет.

Он вышел на левый поворот слишком низко и слишком быстро, чтобы лезвия полозьев могли удержать его. Сани занесло. Он отреагировал механически — слегка придерживая левые полозья, вильнул рулем в сторону заноса. Сани повело вверх, к вершине виража, туда, где виднелась лишь холодная голубизна неба. Он ждал — какая-то часть его существа оставалась почти спокойной — ждал, что же случится раньше: он ли перелетит через верх или вираж успеет перейти в прямую? Вираж завершился раньше, зато и занос не кончился, сани шли почти у самой подпорной стены и на восьмисотметровый скат вылетели чуть ли не боком. Он нажал на педали еще сильнее. Один из закрылков задел за стену, и сани тут же начали разворачиваться другим бортом. Он проворно перекинул руль и полозья в другую сторону в надежде, что его опять занесет — и выровняет, но, видимо, был недостаточно проворен. Сани резко накренились на левый полоз, стали на дыбы. Зацепили о стену вновь, уже совершенно неуправляемые, хоть он и пытался еще овладеть ими…

… в том-то и соль: он и теперь пытался. Пытался, несмотря ни на что. Неважно, сколько раз ты побеждал в состязании с самим собой, — тебе предстояло пытаться снова и снова. И снова. Ненасытное Я не могло довольствоваться однократной победой, и приходилось пытаться снова…

А вот теперь он, наконец, был сыт.

Больница. Сколько раз уже случалось ему приходить в сознание на больничной койке! И каждый раз одно и то же, на удивление одно и то же чувство: ласковое тепло, и тело наконец-то совсем расслаблено… Вот сейчас он опробует его — движение за движением — и установит, что на этот раз перевязано, а что сломано; и каждый раз репортеры, и комментаторы, и прочий привилегированный сброд, и каждый раз минута вопросов и ответов. «Иглоукалывание», как ее окрестили гонщики…

— Как это произошло?

— Зазевался.

— Почему вы не катапультировались?

— Парашют — штука опасная.

— В какой момент вы осознали, что не можете справиться с санями?

— На линии старта.

— Что вы намерены делать дальше?

— Выздоравливать.

— А потом? Вы будете еще участвовать в гонках?

— Все может быть…

А за окном — ветер.