Кир Булычев - Как стать фантастом Страница 4

В те дни эшелоны и пароходы с эвакуированными тащились на Восток, как ручейки, истончающиеся в песках.

Наполнилась ямка, вода сочится дальше.

Составы тянулись так медленно, что эвакуированные разве что не вымирали от голода.

Как мы не выносим слова "беженцы"! Меня, маленького, гнали на Восток, цивилизованно обозвав эвакуированным. Сотни тысяч чеченцев изгоняют из домов и обзывают временно перемещенными.

Пора уже придумать название, которое полностью бы снимало ответственность с родных властей за судьбу людей, потерявших кров по милости преступников или головотяпов, назвавших себя вождями страны.

Чем не название для короткого фантастического рассказа: "Временно отдыхающее от домашних обязанностей счастливое семейство?" Откуда вы эвакуированы? Мы - из Назарета. А вы? А мы из Каира. А вы? А мы из Минска.

Я стараюсь никогда не отражать в прозе собственные воспоминания или переживания. Неловко.

Но одно воспоминание кошмаром возвращается многие годы.

И я его воссоздал в повести "Чужая память".

Состав теплушек так долго тащился к Волге, что мы привыкли к его полудневным стоянкам в степи.

Вот и в тот день мама взяла нас с Наташкой, подобно прочим несчастным мамашам в поезде, и повела гулять в степь. Там еще сохранилась зеленая трава и даже какие-то цветочки. Мама с двухлетней Наташкой собирали букет, а я гонялся за кузнечиком. А потом оглянулся и увидел, что наш поезд дернулся и медленно двинулся. И только после этого до нас донесся предупреждающий гудок.

Не знаю, не помню, что подвигнуло машиниста совершить такой поступок, но люди, разбредшиеся на сотни метров от полотна, кинулись, подхватывая детей, к поезду.

Мама схватила Наташку - ей ведь не убежать! А мне крикнула, чтобы не отставал.

Я бежал и трясся от ужаса, что поезд уйдет и мы останемся в степи.

Я ненавидел Наташку, потому что мама успеет донести ее до поезда, а меня забудет.

Я догнал маму и стал дергать ее за юбку. Не знаю уж, зачем я ее дергал. Но помню ощущение матери.

Мы успели, может, поезд остановился - не помню.

И поехали дальше.

Составы останавливались в Ульяновске, Куйбышеве, Саратове, некоторые шли к Казани. Там перегружались на пароходы и баржи. И тянулись вверх псКаме.

Мы миновали Чистополь, Елабугу и последними высадились в поселке Красный Бор.

Там был элеватор, и мама стала на нем механиком, вспомнив свое шоферское прошлое. Взяли ее с радостью, потому что уже прошла мобилизация и мужчин с техническим образованием не осталось.

Мы прожили в Красном Бору до зимы.

Запомнилось вот что: сам элеватор, гигантский, полный зерна и добродушный. А еще конь, коричневый - так я его называл, потому что еще не знал, какие бывают у коней масти. Коня я запомнил, потому что его звали Игорем. То есть это был родной мне конь.

А мамин заместитель, хромой парень, которого тоже звали Игорем, как-то сажал меня на коня Игоря. У коня была такая широкая спина, что не было страшно.

В Чистополе из потока эвакуации выпал Союз писателей. По крайней мере его часть. Там жили мамины приятельницы, из писательских жен. Они стали звать маму в Чистополь, все же настоящий город и свои вокруг, а то как ты, Муся, с двумя детьми? Даже покормить их некому.

Река уже встала, когда мы приехали в большой город Чистополь.

Когда тебе семь лет, то быстро привыкаешь к новым масштабам. Чистополь показался мне очень большим городом. Я ходил смотреть на пятиэтажный дом, в котором раньше была гимназия.

В Чистополе, в отличие от многих писателей, мы сначала жили хорошо, потому что маму сделали начальником воздушнодесантной школы.

Мама снова надела военную форму, а у нас в сенях стоял пулемет. Как приятно было лежать у него, целиться в ворон на дворе и мысленно тысячами косить проклятых фашистов!

И вот тут мы узнали, что смерть опять коснулась мамы, но промчалась мимо.

Через месяц после нашего отъезда из Красного Бора гигантский элеватор сгорел.

Неизвестно отчего.

Но по законам того времени всех работников элеватора и того хромого парня Игоря - всех расстреляли.

И маму бы расстреляли, если бы Лиза Крон ее не перетащила в Чистополь.

Тут я и заболел.

Заболел серьезно. Врачи называли мои болезни, и я запоминал названия. Дети тоже хотят жить и боятся страшных слов. А для меня страшными словами были ревмокардит, эндокардит и миокардит.

Полгода я лежал в постели. Мне нельзя было подниматься.

Мама с утра уходила на службу, а у постели оставатась Наташка, которой и трех лет не было. И это серьезное чернокудрое создание било меня кулачком, если я хотел подняться.

Пулемет стоял без хозяина.

Впрочем, весной маму хоть и не арестовали, но выгнали из военных.

Случился выпуск в ее школе. И выпускники - может, кто из писателей помнит об этом - ведь среди курсантов были и писательские дети - пошли в военкомат, оформлять документы. Там был большой пыльный двор, в углу двора лежала бомба. Почему ее туда привезли - не знаю, может, даже с гражданской войны осталась - тогда под Чистополем шли бои.

Юные десантники стали разряжать бомбу. В живых остался только парень, который отлучился в сортир.

К счастью, маму оправдали. И тут папа прислал нам вызов в Москву.

Наверное, это было летом.

Меня надо было лечить, а жизнь в Чистополе стала скудной и трудной.

Господи, думаю я теперь - маме было тридцать пять лет.

Двое детишек на руках, один серьезно болен, другая совсем малыш. Работа с утра до вечера...

И к осени 1942 года мы вернулись в Москву.

Пожалуй, одними из первых эвакуированных. В то время вернуться в Москву было очень трудно.

К осени я настолько оправился, что смог пойти в школу.

К осени же я научился читать. Весьма поздно. Я все делаю с опозданием.

Первые книги, которые я прочел, заключали в себе фантастический элемент. Это я сегодня знаю, что они фантастические.

Тогда и не подозревал. "Доктор Айболит" - фантастический триллер, "Домино" Сеттона-Томпсона - фэнтези из жизни животных. А потом мама принесла "Приключения Карика и Вали".

Наверняка между ними мне всучали книжки, которые полезно читать, но я о них ничего не запомнил.

Мы вернулись в свою квартиру на Сивцевом Вражке. Ее папа получил в тридцать девятом году, квартира была трехкомнатной, на бельэтаже, а когда папа развелся с мамой, он оставил нам квартиру, при условии, что в одну из комнат вселится его сотрудник дядя Саша Соколов. Так наша квартира стала полукоммунальной. Но не настоящей коммуналкой, потому что дядя Саша был нашим другом.

В сентябре 1942 года, восьми лет от роду я пошел в первый класс 59-й средней школы в Староконюшенном переулке. Мы все в классе были переростками - зиму сорок первого пропустили. Школа была великолепная, бывшая Медведниковская гимназия, в ней еще доживали свой век настоящие старые учителя, там был физкультурный зал во весь последний этаж, актовый зал с потолком в небесах и такая же громадная библиотека, где хранилась энциклопедия Брокгауза и Ефрона. В историческом кабинете стоял макет дворца Алексея Михайловича в Коломенском - два на два метра; физическая аудитория была сделана, как в университете, амфитеатром...