Михаил Зислис - Лица вещей Страница 4

Давно я всего этого не вспоминал. Даже жутковато стало - глаза заслезились почему-то. Мамы давно уже нет, рак. Папа болеет сильно, а ведь я ему говорил, что столько пить нельзя. Впрочем, он у меня стоик, всегда полагал, будто мы живем единожды.

Посмотри мне, зеркало, в лицо.

Дай зарплату - буду подлецом...

В тот же вечер я истратил ее всю, зарплату, как вы думаете, на что?

Именно. Да!

А когда снова погиб на пути к Городу, вернулся, и вышел на балкон курить. Зажигалка выпала из подрагивающей руки, и исчезла во тьме. Глядя на огни города, я думал, что все они - от зажигалок. Все до единого. Только нет рук, что держат зажигалки. Руки обычно у людей бывают, а где люди?..

Долго смотрел на звезды. Потом вспомнил ту девчонку, которая попросила сотворить для нее целый мир. Это после того, как я отказался достать с неба звездочку. И кстати, у меня есть целых две справки о психической вменяемости. Так что слушайте меня внимательно. Утром ее увезли. Она смотрела прямо перед собой; абсолютно стеклянные глаза, как у человека, который явно выпил многовато. Она бормотала что-то невнятное. Я тогда сказал врачам из бригады: "Прочитайте Филипа Дика за ее здоровье, господа хорошие". Кажется, один из них понял. "Наведенная шизофрения?" - спросил он, и мне оставалось лишь кивнуть. Он посмотрел на меня исподлобья. И поспешил отвернуться.

...Труп сигареты падал долго. Я растянул рот в кривой ухмылке, вернулся в комнату и лег спать. Вернее, просто лег, спать не хотелось. Я протянул руку и обнаружил, что нахожусь в воде. На фоне красного глаза циклопа, посреди безбрежного океана, высились минареты и пухли округлые башенки огромной по площади нефтяной вышки, стилизованной под арабский восток.

Лица вещей

Мальчишке не нужно было столь уж многое от окружающего мира. Будучи еще совсем ребенком, он понимал две вещи - кое-что можно получить за так, сказав "дай", и кое-что можно обдумать, если в нем, этом кое-чте, не слишком много деталей. В тридцать три он пытался написать монографию по вопросу восприятия человеком деталей в разном возрасте. Он работал по восемнадцать часов в сутки, обобщая свой опыт и наблюдения. И прочтя то, что получилось, вспомнил почему-то своего отца. И понял, что книга никому не нужна. Желая сделать ее понятной для всех, он ставил простые вопросы и методично приходил к простым ответам. И был сожжен Директивой на костре из полного тиража монографии.

Но с тех пор - и до конца жизни, не такой, кстати, и долгой, мысль о деталях доставала его. Ребенок способен распознать простой предмет, и даже более-менее сложный, по его основным признакам, взрослый человек способен детально проанализировать вещь, создать ее словесный портрет... и считает, что этого вполне достаточно. Кстати, концентрация на деталях тоже не всем удается. Сможете в течение хотя бы пяти минут описывать конкретный черный ящик, в котором кроме измерений по длине, ширине и высоте ничего нет?..

Он мог. Бесполезное, впрочем, умение в той пустыне, где ему пришлось жить.

Все-таки, спрашивал он у тех нескольких людей, лица которых еще был способен воспринимать как человеческие, почему мы тормозим процесс развития восприятия? Тормозим сознательно. Для ребенка радиоприемник прост - коробка, из которой доносятся звуки (даже Карлсон, надо заметить, просто шалил, когда спрашивал, как же такой большой дяденька уместился в таком маленьком телевизоре), для подростка, посещающего радиокружок, - он сложнее. Тоже прост, в сравнении с многими другими устройствами, но уровень другой... Для физика разборка радио на структуру деталей или вовсе на молекулы - задача достаточно тривиальная, хотя и она решается в каком-то приближении, не на все сто... физик понимает, что суть внешне простых вещей - иная, чем мы склонны себе представлять.

Люди молчали. Просто не понимали, о чем он говорит. "Совы - не те, кем кажутся" - эту дежурную шутку он терпеть не мог. Но приходилось...

Однажды он пришел домой с работы и впервые с детства послушал целиком запись Can I play with madness. Что было потом, вы уже знаете. Или нет?

Потом он раскрыл дневник на сорок шестой странице и написал: "Пустыня растворялась у затуманенного горизонта"...

Городничий

Никогда не забуду того дня. Ко мне вернулась бутылка с листком, что прежде был белым, но каким-то образом впитал слова. Кто мог подумать, даже обкурившись опиатов, что чистый лист способен вобрать в себя пустыню?

Человек, пришедший ко мне, имел поистине благообразный вид: одет он был в шорты, сандалии с декоративными крылышками и футболку с надписью "Out of sight - out of mind!", приличествующую скорее безумному слепцу вроде Гомера. В левом ухе у него была огромная серьга с драгоценным камнем, а в глазах... серые были глаза. Без белков.

Он представился Городничим, отдал мне бутылку и сказал, взвешивая на руке листок: "Ваш крик о помощи достиг моих глаз. По чистой случайности, как вы, видимо, догадываетесь. Мне понятна ваша беда, и я готов помочь".

Я взял у него бумагу и с удивлением прочел свое прошение о предоставлении мне идейно-политического убежища в Городе. Прошение, впрочем, состояло из всего двух слов и восклицательного знака.

"Такая помощь мне уже не требуется".

"Так я опоздал?" - несколько огорченный, Городничий отвесил мне поклон (о, что за зрелище - поклон человека в таком одеянии!) и удалился.

"Ты опоздал",- прошептал я вслед ему. - "Ты вещь, и я вижу твое лицо..."

Тогда же я дал себе слово, что стану вести дневник. И перевернув листок с двумя словами, узрел первую его страницу.

Я до сих пор не знаю, на что способны мои руки. Я хотел убить себя, потому что испытывал чувства, схожие с теми, что появились у героя рассказа "Дверь ", автора, которого вы предпочтете, если вы мне не друзья. Но понял, что не смогу...

В тот день, когда моя шутка обернулась визитом... в тот же день...

...На листке медленно проступила резолюция Городничего.

Туман

Ты вошел, тяжело ступая босыми ногами по кафельному полу, по разноцветным квадратам. С тебя стекала соленая океанская вода. Прямо на персидские ковры.

Ты узнал эту комнату сразу. Под потолком клубился серый туман, широкий диван, усеянный мягкими подушками, притерся к дальней стене.

Ты проследил взглядом путь на коврах - разбросанные предметы одежды, смятая пустая коробка - со знакомым символом, пара мнемонических мягких игрушек. Поднял глаза к дивану, на котором лежал человек с заостренными чертами лица, узловатыми мышщами, туго затянутыми сухой кожей. В руке у него было содержимое коробки. Крошечный инъектор.

Ты вспомнил, как шел сюда через громкий базар, не разбирая отдельных выкриков, ибо все сливалось в один протяжный шум человеческого моря; ты бродил среди теней, отчаявшись выбрать себе товар по вкусу, и хотел, чтобы океанская вода наконец высохла. Но мрачное солнце отказало тебе в этом. "Брат",- окликнула тебя тень, и ты повернулся к торговцу. Он был полупрозрачный, замотанный в чалму из пороков людских, одетый в истлевший халат из судеб, вдыхающий благовония, произведенные лучшими сталеварами из настоящих денег. Он смотрел на тебя - вместо глаз серые впадины на морском дне, а ты пытался найти в нем хоть что-нибудь знакомое. Наконец он повел рукой - красной нитью, владелицей всех насильственных смертей, - показывая товар. Отшатнувшись, ты двинулся дальше, поняв наконец, что достиг своей цели.