Джон Ринго - Дорога на Дамаск Страница 4

Судя по движениям хорошо видных мне теплых конечностей ребенка, он пытается снова вкопать их в землю.

Я пытаюсь завязать разговор:

— Что ты делаешь?

— Лечу мамины розы. Ты их сломал. Когда мама проснется, она будет ругаться.

Ребенок пытается привести в порядок розовые кусты у дороги. Я не говорю ему, что его мама никогда не проснется, и он тихонько вскрикивает, в очередной раз уколовшись ошип.

— Надень перчатки, и не будет больно!

Ребенок поднял голову:

— Мама тоже всегда надевает перчатки…

— Сходи за ними.

Как я и надеялся, ребенок делает несколько шагов к дому. Я весь трепещу от нетерпения.

Когда дорога будет свободна, мои программы очнутся, и я брошусь вперед крушить бунтовщиков, притаившихся в глубине каньона. Уничтожение их командного пункта будет страшным ударом по силам мятежников!

Еще несколько шагов, и путь передо мной свободен!

Внезапно ребенок останавливается и поворачивается ко мне.

— Мне их не достать.

— А где они?

— На крючке.

— Залезь на стул.

— В сарае нет стула.

— Притащи стул из дома, — говорю я, стараясь не орать от нетерпения.

Ребенок качает головой.

— Сарай закрыт на ключ…

Мне не выполнить задание, потому что ныне покойные родители этого ребенка не забывали оберегать свое чадо от колющих и режущих предметов, таящихся в сарае. Боль разочарования так остра, словно я сам напоролся в сарае на вилы. У меня больше нет слов. Ребенок вернулся к розовым кустам и пытается поправить их так же упорно, как и преграждал мне путь вперед.

Уже глубокая ночь. Ко мне поступают донесения о боях, идущих в Мэдисоне. Живая непреодолимая стена на моем пути наконец оставила в покое мамочкины розы и уселась посреди дороги. Прошло немало времени. Мне не придумать, как убрать ребенка со своего пути. Наконец он сворачивается калачиком прямо под моей левой гусеницей, явно намереваясь там и заснуть. У меня вспыхивает лучик надежды — а вдруг мне удастся продвинуться хотя бы на полметра вперед и раздавить его как клопа!..

Однако мне это не удается. А точнее, — по неизвестным мне причинам — я даже не пытаюсь это сделать.

Будь что будет!

Я стою на месте. На мой видавший бесчисленные сражения корпус льется лунный свет. Я его не вижу. О его наличии мне говорят астрономические карты и сообщения метеорологических спутников. Я не двигаюсь с места и пытаюсь предугадать, что принесет с собой эта ночь. Смогут ли потрепанные подразделения милицейских, тех самых полицейских, которых мятежники вешают на столбах, отбить атаку без меня?

Сейчас я могу помочь им лишь одним. Я должен привести порядок свои зависшие программы. Внимательно изучив окрестности, я вижу, что вокруг ничего не изменилось. Коммодор Ортон по-прежнему не дает о себе знать. Энергетическое излучение, поступающее из Гиблого ущелья, не усилилось, и я вновь начинаю изучать запутавшиеся логические цепочки. Почти сразу становится понятно, что проблема связана не только с системой регуляторов, позволяющих мне учиться на собственном опыте, но и с модулями памяти, хранящими его запись на заполненных до отказа психотронных матрицах. Человек, чтобы не потерять бдительность и сохранить здоровье, каждые сутки примерно на восемь часов отключает свое сознание. Я же, по независящим от меня причинам, «бодрствую» вот уже двенадцать лет, и мои конструкторы наверняка сказали бы, что я «переутомился». Может, сбой в моих эвристических цепях объясняется отчасти и этим?

Вокруг бушует гражданская война, и есть лишь один шанс из тысячи, что таящийся неподалеку враг не воспользуется моей беспомощностью. И не уничтожит меня на месте. Зная коммодора Ортона, особо надеяться на это не приходится, но другого выхода нет.

Я последний раз изучаю окрестности и погружаюсь в глубины своей памяти.

ГЛАВА 2

Решено!

«На Джефферсоне начну новую жизнь», — думал Саймон Хрустинов на протяжении всего долгого полета. Времени было достаточно, чтобы собрать информацию, и теперь Саймон знал, что на Джефферсоне сейчас весна, а весна — время посевной на всех аграрных планетах. Даже если угрожает неминуемое вторжение инопланетян. С болью в сердце Саймон разглядывал на носовом экране своего сухопутного линкора пестрый ковер полевых цветов и утопающие в цвету деревья.

Саймон лучше, чем кто бы то ни было, знал, как легко уничтожить все живое на любой планете, и понимал, что лучшее средство для этого — война. Довольно одного залпа явакского денга или его собственного «Блудного Сына», чтобы от этих хрупких цветов и вьющихся лоз ничего не осталось! А понимают ли с нетерпением ожидающие его прибытия обитатели Джефферсона, во что он может превратить их мир с помощью своего сухопутного линкора?!

Ренни этого не понимала.

Она любила Саймона, пока тот не вступил в смертельную схватку за спасение ее планеты. Ее любовь была слишком наивной. Эта любовь не пережила сражений за Этену. Вспоминая о них, Саймон все еще содрогался, хотя саму Ренни, казалось, почти позабыл. Она уцелела, но это была уже другая Ренни. Их любовь сгорела, как дом, который они так и не сумели построить.

Теперь Саймон на Джефферсоне. И Джефферсону тоже грозит война. А ему так хотелось бы спасти этот мир, который вот-вот может превратиться в пепел и радиоактивную пыль!

Саймон старался не слушать внутренний голос, шептавший, что Ренни, наверное, была слишком слаба, чтобы подарить ему такую любовь, в какой он нуждался. Прислушавшись к этому голосу, Саймон предал бы Ренни, ту Ренни, которая существовала теперь только в его воображении.

Все это было и быльем поросло! Теперь ничего не вернуть! Гораздо проще начать все с начала! Линкор Саймона знал эту грустную историю, и хорошо, что хотя бы с ним можно поговорить о Ренни.

Саймону повезло с боевым товарищем. Он командовал этим сухопутным линкором, прозванным «Блудный Сын», вот уже пятнадцать лет. Эта боевая машина давно устарела, а после сражений на Этене Саймон в ужасе понял, что потерял не только Ренни, но вот-вот лишится и машины, давно ставшей его лучшим другом. Но им повезло — война с двумя инопланетными расами, которую вело человечество, не позволила отправить «Блудного Сына» на слом. Его слегка модернизировали, переименовали с мыслящего линкора «МЛ-2317» в боевой линкор «БЛ-0045», но он все равно остался для Саймона самым лучшим сухопутным линкором на свете, верным другом и надежным товарищем.

И вот — после страшной бесконечной зимы на Этене — они на цветущем весеннем Джефферсоне!

Саймон Хрустинов любил весну. Она восхищала его на всех планетах, которые он когда-либо посещал и защищал. Ему нравилось все, что он уже увидел на Джефферсоне. Куда бы «Блудный Сын» ни поворачивал установленные на орудийных башнях камеры — всюду расстилались девственные цветущие луга. Пестрый наряд планеты зачаровывал Саймона. Он всем сердцем стремился полюбить Джефферсон. Он хотел обрести здесь душевное спокойствие и наслаждаться им до конца своих дней — или до новой войны.