Ина Голдин - Увидеть Париж Страница 4

Я не хочу, чтобы он видел, что я делаю. Хотя он, наверное, знает.

— А Слаппи — на коврике, и никто из них даже не догадывается, что вы решили вот так нагрянуть. Я вам клянусь, Боб, все так и есть. Мы дождемся утра и доедем до аэропорта, и вы увидите наконец семью. Все будет хорошо, Боб…

Его голова слегка дергается. Я убираю пистолет.

— Все будет хорошо, — говорю я в тишину.

Плотно закрываю дверь.

Машин больше нет. Какие-то остовы попадаются вдоль дороги, на них только на тот свет.

Я сделал все, что мог. Просто у меня было больше шансов.

Теперь у меня никого нет. Вместе с Крэйгом умерли Челси, ее дочери и собака Слаппи. Наверное, я последний человек на этой земле.

Сугробы на глазах превращаются в грязь. Я больше не могу идти, но я хочу домой.

Когда он появляется — сказочный дракон из тумана, два горящих глаза, рычание — я глупо бросаюсь на середину шоссе. Все же я везунчик. Водитель трейлера успевает меня заметить. Он ехал на маленькой скорости из-за погоды, смог остановиться.

Открывает дверь, без лишних слов втягивает меня в кабину. От тепла становится все равно, и я закрываю глаза. Уже не помню, куда я шел… и откуда.

— Еду в Бельгию, — объясняет дальнобойщик. — Чем черт не шутит, думаю, попробую добраться. Вам-то куда?

— В первый же город с аэропортом, — куда-то делся голос. Бельгиец. Наверное, мне больше не выпадет шанса рассказать анекдот про бельгийцев.

— На вас кровь, — говорит шофер. — Много.

— А, — говорю я, — Надо же.

В Варшаве аэропорт еще жив, хотя на табло против половины рейсов стоит «Аннулирован». Вот так же на табло у Бога поменяются цифры, и аннулированным объявят наш мир.

То, что здесь творится, адом назвать нельзя, но на чистилище очень даже смахивает. Шум. Визг. Плач.

— Простите — говорит девушка из «Эр Франс», — но я ничего не могу сделать, всем нужно в Париж, насколько я знаю, это последний рейс, и он забит.

— Мне все равно, как вы найдете мне место, но вы мне его найдете! Мне нужно быть в Париже через два часа, понятно? Или вы хотите, чтобы я прямо отсюда связался с начальством?

Служащая на пределе. Она смотрит на меня раскрытыми глазами и зовет начальника. Но когда я прохожу мимо нее на посадку, девушка провожает меня взглядом, и от этого взгляда мне становится тошно, потому что там полыхает вера, которую я сам же туда и поселил. Все не может быть кончено, пока суетятся спецслужбы.

Я бы попросил у нее прощения, но мне надо домой.

В Руасси идет пока только легкий дождик. Сбой в расписании поездов не дотягивает даже до банальной мартовской забастовки. Электричка довозит меня до Шатле, а оттуда — седьмая линия еще ходит — до Оперы.

Небо серое, с фиолетовым оттенком, но серый всегда был к лицу Парижу. Опера все так же блещет золотом, кафе открыты; за стаканами «Перье» и порто на террасах люди время от времени смотрят вверх.

В Кафе де Флор шумно; насколько я помню, обычно здесь бывает меньше народу. Кто-то шумно обсуждает грозу; кто-то рассказывает уже придуманную черную шуточку; старик в берете невозмутимо читает «Монд».

— Сожалею, мадам, но «Голуаз» у нас кончились…

— Я бы вам посоветовал «Шато де Меридор», в том году на Луаре был очень хороший урожай…

— Если эта гроза и вправду разразится, лучше ей начать с Елисейского дворца…

— Восьмая линия уже не работает, я ехала с пересадкой…

Я сажусь за круглый блестящий столик. Откидываюсь на спинку плетеного стула.

— Я вас слушаю, месье?

Это мой Париж. Это его равнодушие, известное на весь мир, веселое, легкомысленное, великодушное наплевательство. Один наш король сказал: «После нас — хоть потоп». Ну вот, пожалуйста, потоп близко, и хоть бы кто о нем беспокоился больше того короля…

— Я пять лет не был во Франции, — говорю я официанту с подносом и безупречно белым полотенцем на рукаве.

— Вы вовремя вернулись, месье, — отвечает тот. — Добро пожаловать домой. Что будете заказывать?

Я так голоден. У меня на одежде кровь, и мир сейчас кончится, но мне так хочется есть — хотя бы обыкновенный «крок-месье». Он быстро готовится.

Крок-месье — горячий, мягкий, расплавленный сыр выливается на свежие листья салата. В бокале вино — терпкое и богатое, и может быть, я еще успею заказать кофе и сигарету.

Официант приносит «Монд». Чуть влажный воздух Парижа пахнет экспрессо. Перед кафе, прямо посреди улицы, целуются на прощание двое влюбленных.

Что бы ни случилось дальше — сейчас я там, где должен быть, и единственное, о чем я жалею, что последние пять лет торчал не здесь. Что ж, если нужен был конец света, чтобы привести меня домой…

В этот момент небо над Эйфелевой башней рассекает первая молния.