Александра Гардт - Механика Страница 4

Он не выходит на связь целых два месяца и не отвечает ни на что. Я посылаю к черту и актера, и работу, и долблю, долблю, долблю, как мантру и молитву: Механика, Механика, Механика. Такое ощущение, что я знала его всегда. Я пытаюсь вспомнить момент, когда мы познакомились, как он вышел на связь, как я впервые сделала временной прыжок, но не могу. Он говорил, что такой эффект может быть, но никогда не говорил, что исчезнет сам. Моя жизнь теряет отголоски смысла, и я начинаю делать то, что умею лучше всего, – вредить людям. Делать им больно, нажимать на те точки, которые нажимать нельзя и не нужно.

В голове вдруг шумят деревья и будто бы стреляют из оружия.

– Капитан, – раздается следом.

Я кубарем слетаю с кровати, надеясь не потерять связь. Тяжело дышу и молчу.

– Капитан, я много думал. Возможно, нам следует прекратить сотрудничество. Мне…

– Механика… В смысле, ты же ведь парень. Я знаю. Замолчи, заткнись, умолкни. Моя жизнь имеет смысл только с тобой. Не ищи себе новых. Они будут хуже, ты знаешь это.

– А как же он, капитан?

– Я бы хотела быть с ним, но, может быть, мы сделаем за несколько месяцев все то, что произошло за сто тридцать лет, а потом… Оставь меня в его дне рождения? Не том, не том. Там, где ему будет двадцать шесть. И я появлюсь из ниоткуда, и, может…

– Видите ли, капитан, это две тысячи сто пятидесятый, а я отклонился от своей основной миссии.

– Да какая разница. Какая, к черту, разница. Ты можешь заниматься своей целью, дай мне шанс на счастье. Ты разве сам не видел? Ты видел, и ты чувствовал со мной и за меня.

На том конце долго молчат.

– Видите ли, капитан, в две тысячи сто пятидесятом он погибнет.

Я чувствую, что от сердца остается стеклянная крошка.

– Дай мне его спасти. Я понимаю, исключение, но… Но я все сделаю.

– Капитан, там начнется война, вы никого не спасете. А я – я должен ее предотвратить. Я забылся. Я нашел причины в две тысячи семнадцатом, я должен был искоренить одну организацию, но потом я нашел вас и занялся исправлением несущественных мелочей.

– Несущественных? Несущественных?! – Я с трудом беру себя в руки. – Давай предотвратим войну, а потом забрось меня к нему.

– Никак нет, мы не будем ее предотвращать.

Мне слышится что-то знакомое в тоне, и я молчу в ответ.

Любовь – очень странная штука. Ты можешь быть с ней только модулированным голосом в ухе да часами на запястье. Иначе никак. Иногда тебе удается вспомнить изначальную ветку, в которой ее не было и быть не могло, в которой ты все равно становился всемогущей Механикой – и случайно натыкался на нее в две тысячи семнадцатом. Потерянную, злую, одинокую – совсем такую, как ты. Но дальше ты помнишь только мост и девятнадцатилетие.

Я пытаюсь понять, когда это все началось. И как все это продолжилось, Люди одинаковые везде, и в две тысячи сто пятидесятом умудрились устроить войну. Почему Механика отказывается ее предотвратить? Почему не выходит на связь, снова, бесконечно, заставляя меня мучиться? Почему так спокойно говорит о гибели людей? Она же – он же – машина, у нее должны быть вшиты законы, инстинкты, в конце концов. Она должна предотвратить войну, а не быть со мной и прыгать по временам…

В голове что-то щелкает, и я прошу настойчиво, ловя носом снег на Риджент-стрит:

– Механика, закинь меня в две тысячи семнадцатый. Я остановлю войну, а дальше посмотрим.

– Капитан, – отвечает устало, – я не могу, капитан.

– Слушай, Механика, в чем вопрос…

– Я не смогу исполнить ваше желание, буде война окажется предотвращена. Меня не будет существовать, я продукт войны, капитан.

– Давай по именам. Я Джейми.

– А я… Механика, Джейми. – В голосе явственно слышен смешок.

– Понимаю. Но человечество важнее, чем твое существование или моя мечта.

– Я…

– Да ты Инхен! – срываюсь на ор я.

Как только имя-то вспомнила. Ведь забыла сразу из-за выражения глаз и этих чертовых бровей.

Механика молчит совсем потерянно, и до меня доходит, что я только что не просто сделала больно, а угадала.

– Ты – это он?

Следующие две минуты я теряю. Я прихожу в себя на полу, а потом меня рвет. Самое страшное, что может случиться, красивый мальчишка становится машиной ради каких-то высоких целей.

– Джейми, послушай, я только так мог с тобой быть.

– Ты, ты…

Я не знаю, что сказать, и с ненавистью сдираю с запястья часы, вырываю из уха передатчик.

Кончается все на свете, даже бесконечность. Тебе нужно принять решение, тебе нужно расстаться с девчонкой, с которой был все эти сотни лет, потому что она не хочет быть с тобой. И ты вспоминаешь все, от начала и до конца, и шепчешь в никуда – даже не шепчешь, а выводишь в качестве знаков, говорит оно там как-то само: «Джейми, давай».

– Инхен, слушай. Я готова им помешать. Тут достаточно сорвать одну встречу, правильно?

Я жду ответа: «Нет», – но он говорит что-то утвердительное.

– Инхен, слушай, я… Ну, то есть, тебя не будет, но ты будешь там, живой и здоровый, женишься на ком-нибудь. Инхен, это хорошо.

Я мнусь у входа какого-то затрапезного здания. Сегодня мне предстоит разрушать, а не спасать. Но я разрушу, я смогу. Я не плачу, потому что плакать это глупо, а тот парнишка из Лондона никак не заслуживает подобной судьбы.

– Ты права, капитан.

– Инхен, послушай. Хотела спросить. А… Ну вот тебя больше не будет. – Я захожу в здание, замирая на точке «1». – Но ведь часы. Они могут остаться? Я могу тебя увидеть, там, в хорошем будущем? И вернуться обратно.

Он думает, потом отвечает неуверенно:

– Мы переписываем вероятность длиной в сто тридцать три года. Я считал, без эмоций, как научился у тебя. Войны не будет. Те жертвы, что мы спасли, будут. Но мы решили ведь, правда?

– Я не это спрашивала, Инхен.

Первого я сталкиваю с лестницы. Эффект летальный, но мне все равно.

– Часы при тебе, я думаю, ты научилась с ними обращаться. Понятия не имею, останется ли что-то постфактум. Но, знаешь, лучше не надо. Я увижу тебя, и…

– Инхен, смысл в том, что я буду тебе не нужна. И в том, что не увидишь.

Второго надо просто подкупить.

Третьему – пригрозить.

Работы на десять минут.

– Инхен? – спрашиваю я.

Откуда-то издалека доносится: «Джейми», – и всей своей психопатической натурой я чувствую, как не хочется ему уходить. Я зову снова.

– Поцелуй меня, – просит он и отключается уже навсегда.

Я стою перед его домом и смотрю на двойню, колесящую на велосипедах. Двадцать один пятьдесят четыре, никакой войны, никакой Механики. Часы – и те барахлят. Их тоже не должно быть. И я не должна помнить, но почему-то помню все, как вчера. Главное, что мы предотвратили войну, погубившую человечество. Главное, что ему тридцать и он счастлив. Главное… Я разворачиваюсь и ухожу. Пора возвращаться домой, к Пи-Джею, скандалам и продюсированию.