Неизвестен Автор - Сослагательное наклонение Страница 4

Меж тем в Германии кипели политические страсти. Сопротивление правых было сломлено, но в рядах левых шла жестокая борьба коммунистов с социал-демократами, немцев с иммигрантами, старых и новых лидеров и всевозможных блоков и фракций. Как это нередко бывает, в этой свалке, обойдя старых политических волков, неожиданно всплыл человек новый и почти никому неизвестный. Звали его Рудольф Хильфе; прошлое его было темным, как и происхождение. По крови он был наполовину австриец, на четверть венгр, о последней же четверти биографы умалчивают, ибо метрических свидетельств не сохранилось, но говорили, что была эта четверть не то еврейской, не то и вовсе цыганской. Известно, что подобное смешение крови часто приводит к рождению неординарных личностей, и в самом деле, Хильфе отличали незаурядные организаторские способности, ораторское мастерство и чрезвычайное честолюбие. В 1926 году, после странного покушения на Тельмана (официальное расследование походило скорее на попытку скрыть истину, нежели найти ее), Хильфе становится фактически (а после скорой смерти Тельмана и юридически) первым лицом в Коммунистической партии Германии. Под его руководством довершился разгром германской социал-демократии и внутрипартийной оппозиции в КПГ; умело играя на амбициях соратников и используя сегодняшних союзников против вчерашних, к 1930 году Хильфе сосредоточил в своих руках почти всю полноту власти в стране. Несмотря на свое многонациональное происхождение, он оказался куда большим поборником величия Германской Империи, чем неоднократно битые за шовинизм социалисты; и хотя трескучие фразы о пролетарском интернационализме и мировой революции еще звучали, в них все явственней проступал иной оттенок: немцы - великий народ, избранный историей для того, чтобы принести свет идей марксизма всему человечеству - принести, если надо, силой оружия.

А в это время в России тоже происходил рост радикальных настроений. Память людей коротка, а аппетиты ненасытны; нейтральную политику Директории вновь начали критиковать и справа, и слева. Национал-социалистическая партия, которую еще недавно никто не принимал всерьез, неожиданно заявила о себе громкими акциями и ростом своих рядов. Во главе НСПР стоял некто Игнат Салтин, тоже неизвестный прежде политик (что было вполне естественно после того, как лидеры российских левых пали жертвой белого и красного террора, эмигрировали или, разочаровавшись, отошли от дел). На первый взгляд, Салтин представлял собой ничем не примечательную посредственность. Выгнанный из реального училища (как утверждали потом официальные биографы, за политическую деятельность, хотя на самом деле за неуспеваемость), он не овладел толком никакой профессией. Впоследствии был призван в армию и воевал на фронтах Мировой войны. Дослужился до фельдфебеля. В 1916 был ранен в Галиции и остался на всю жизнь хромым на левую ногу, вследствие чего избежал мобилизации в Гражданскую войну. По официальным данным, при большевиках участвовал в работе левого подполья, по неофициальным - был там провокатором ЧК. В молодости писал плохие стихи, которые никогда не были опубликованы - в отличие от его книг на политические темы, первая же из которых, "Моя борьба", помимо шовинистической демагогии содержала в себе разумные мысли о политике и о психологии толпы. Возглавленная им партия - кстати, он не входил в число ее создателей и примкнул к НСПР позже - изначально включала в себя немало эсеровского, т.е., по марксистской терминологии, "мелкобуржуазного"; впоследствии в партийной идеологии оставалось все меньше социалистического и ставка все явственней делалась на мелкий и средний капитал. По мере того, как росло значение класса мелких собственников, укреплялась и опора национал-социалистов (нацистов). Шовинистическая "охотнорядская" идеология тоже оказалась здесь вполне кстати. На выборах 1929 года НСПР, однако, получила не слишком большой процент голосов (хотя и значительно больший, чем предсказывали политологи). Несмотря на популярность национальной идеи, идеология нацистов все еще казалась слишком грубой, а их лидеры - слишком неотесанными. В целом, впрочем, новая Дума оказалась куда радикальней предыдущей. Маятник общественного мнения снова отклонялся в сторону "быстрых и простых решений"; темпы возрождения России казались слишком низкими. Но общество еще не определилось, радикализм какого толка оно предпочитает, поэтому депутаты, представлявшие весь спектр от крайних монархистов до социал-демократов (коммунистические партии, естественно, оставались под запретом) не могли договориться практически ни по одному вопросу. Вообще Шестая Дума оказалась на редкость бездарным и бестолковым парламентом, напомнив печально известные первые Думы; единственным вопросом, по которому депутаты быстро пришли к соглашению, стало резкое ограничение полномочий Директории. Фактически верховный орган превращался в подобие английского монарха, который царствует, но не правит. И хотя половина Директории призывала поступить с Думой по-столыпински, однако остальные их коллеги на это не решились, ибо не было уже государя императора с его вердиктом "быть по сему", не было и законных оснований для роспуска Думы, и слишком велик был страх, что новое обострение способно опять открыть дорогу хаосу. Однако формально Директория осталась верховным органом еще на четыре года, ибо депутаты не могли договориться, чем ее заменить.

Период 1929-1933 годов оказался для России тяжелым не только из-за неудачного парламента. Общий кризис мирового хозяйства, который германские и итальянские коммунисты злорадно именовали "вторым этапом необратимого краха капитализма", особенно больно ударил по еще не вполне оправившейся от потрясений России. К тому же международные отношения все более ухудшались; кое-кто на Западе откровенно делал ставку на красную Германию как противовес России, другие, напротив, хотели покончить с язвой коммунизма чужими, то есть российскими, руками. Деятельность Думы, получившей столь широкие полномочия и при этом склонной не к взвешенной политике, а к демагогическим демаршам и радению за "величие державы", отнюдь не способствовала разрядке напряженности. Так, выплата долгов Антанте была окончательно заморожена, и в парламенте открыто звучали речи о необходимости "восстановить Империю в границах 1913 года", т.е. присоединить Польшу и Финляндию. Ответная резкая реакция Запада вызывала еще большее раздражение. Сочетание внутреннего и внешнего кризиса породило быстрый рост недовольства по всей стране. Помимо обвальной критики правительства, звучали непременные фразы о всемирном заговоре против России; упоминалось, разумеется, что заговор этот не какой-нибудь, а жидо-масонский. До поры еще сдерживаемый антисемитизм прорвался, как гной, и вольно хлынул наружу; возобновились еврейские погромы, довольно неохотно подавлявшиеся силами правопорядка. По мере роста популярности национал-социалистов к ним примыкало все больше интеллектуалов, помогавших как в тактической борьбе, так и в выработке стратегических программ. Идеология нацистов получила название "фашизм" - от латинского fascio, что означает "связка, пучок", в более широком смысле - "объединение". Фашисты всячески подчеркивали принцип единства, столь отвечавший, по их мнению, истинно русскому духу коллективизма, общинности, соборности. В то же время из программы партии ушло все левосоциалистическое, и в конце концов, благодаря своим политическим успехам, нацисты привлекли благосклонное внимание крупного капитала, обеспокоенного новой радикализацией рабочего класса.